Его же ведущие сотрудники превратили в свою штаб-квартиру, встреч агентов и в день получения жалования они устраивали здесь пьянки. Они завербовали владельца ресторана и сделали его казначеем. Кассовый аппарат стал хранилищем средств разведки: все средства и расписки хранились здесь. Местные полицейские знали обо всем, что происходило и сами участвовали в попойках. Некоторые из них даже были контр-агентами и работали на другие разведывательные службы. Было ясно, что не только испанская полиция, но и спецслужбы врага знали коды, использовавшиеся основным передатчиком и читали все сообщения, которые шли из задней комнаты. К счастью для меня, исходя из сложившейся ситуации, все, переданное нашим передатчиком было абсолютной чушью. Некоторое время я подумывал не махнуть ли на все рукой и вводить в заблуждение противника, пока я не создам новую группу где-нибудь еще. Наконец я отложил отчет. Я с ужасом подумал, что высшему руководству действительно передавалась информация, добытая таким образом. Тем временем перед дверями кабинета ждало несколько человек. Один из них был специалист по Болгарии из аналитического сектора. Его отчет был точным, коротким и свидетельствовал о глубоком знании предмета. Следующий разговор оказался куда сложнее. Он касался проблемы, затрагивающей всю нашу ближневосточную политику реакции на попытку переворота Эль-Галиани в Ираке, который потерпел неудачу и привел к потере значительной доли симпатий к нам в арабских кругах. Мы должны были восстановить в них дружественное отношение к Германии, и я попросил изложить все это письменно, так как собирался обсудить данную проблему с министерством иностранных дел и верховным командованием вермахта. Потом последовало совещание по техническим вопросам и наконец, я смог вернуться к груде документов на моем столе. Около двух часов ночи я утомился настолько, что перестал воспринимать прочитанное, и отправился домой. Весь дом спал. Я быстро заглянул в детскую и, тяжело вздохнув рухнул в постель. Жена проснулась и с глубоким беспокойством проговорила:"Ты не сможешь так жить". Но я слишком устал, и ничего не ответил. Следующее, что я услышал, был ее голос, доносившийся до меня как бы с большого расстояния:"Вальтер, Вальтер! Воздушный налет! Надо одеться и отнести мальчика в подвал". Это только первое предупреждение, - ответил я. - Если это действительно налет, у нас полно времени, чтобы спуститься.Я жил как раз (just off)рядом с Курфюрстендом. Поблизости была расположена зенитная батарея, и когда она вела огонь, вся квартира (а мы жили на пятом этаже)содрогалась. Грохот орудий становился все сильнее, от бомб дрожала земля. Я подошел к окну, все еще не зная, как быть, и вдруг увидел огромный бомбардировщик, пойманный перекрещивающимися лучами прожекторов. Попав под огонь зениток, он попытался ускользнуть, но это не удалось. "Лучше спуститься,"-сказал я. Отвернувшись от окна, я услышал вой падающей бомбы. Я крикнул жене, чтобы она легла, но она бросилась в детскую и оказалась в дверях, когда раздался страшный грохот. Она рухнула на пол, а меня подбросило в воздух и ударило о противоположную стену. Я услышал звон стекла, грохот падающих кирпичей - и затем - полную тишину. Через мгновенье в ночи зазвучали мольбы о помощи. РАздались крики команд и топот многих ног. Я услышал охрипший голос жены:"Ты в порядке?". Я не знал: все еще был оглушенным. Она очнулась быстрее, чем я и через осколки стекла и груды вещей, бросилась в детскую. Я бросился за ней, со стыдом заметив, как быстро женщины реагируют в таких обстоятельствах. Она распахнула покосившуюся дверь, и ...., под одеялом запорошенный пылью малыш улыбнулся матери счастливой улыбкой, целый и невредимый. Все в комнате - и окно, и мебель было переломано и разбито, в стене над кроватью застрял зазубренный осколок бомбы. Мы с женой опустились перед кроваткой на колени, и на мгновение наши глаза встретились.Мы были так взволнованы, что не слышали криков снизу:"Пятый этаж, вы с ума сошли? Выключите свет, не слышите они все еще в воздухе?" Мы быстро выключили свет и спустились в подвал. Позднее я вышел посмотреть, что же случилось. Это было невероятное зрелище. В радиусе двухсот ярдов упала серия из пяти бомб. Одна из них врезалась в основание дома и снесла всю его левую часть. К счастью, убежище располагалось не там, иначе мы бы погибли. После отбоя мы с женой начали разбирать завалы. Я приготовил кофе, и мы просидели вместе до того момента, когда мне надо было идти. - На верховой прогулке я встретился с Канарисом. Когда я рассказал ему о ночных происшествиях, он разволновался (что было для него очень необычно) и сурово разбранил меня за нежелание сразу же спуститься в подвал. Этим утром прогулка верхом была не очень удачной. Лишь во время завтрака мы заговорили о делах. Мы подробно обсудили японский военный потенциал и Канарис попросил передать ему мои документы по этому вопросу, чтобы самому их проанализировать. Он также поинтересовался, не передавал ли Гейдрих фюреру материалы, которые могут усилить его про-японские настроения. "Нет, насколько я знаю, нет, - отвечал я. - Я знаю, что Гейдрих очень интересуется Японией и довольно хорошо знаком с ее историей. Действительно, накануне русской кампании он приказал нескольким эсэсовцам изучить японский язык. Он хотел послать 40 из них служить в японской армии, а самим принять на службу 40 японцев. Позднее он намеревался послать 20 лучших из нас для выполнения разведывательной миссии на Дальнем Востоке. Он хотел, чтобы я изучал японскую историю и религию, государственные структуры, влияние католической церкви на японские университеты.Канарис посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. "И вы уже все это сделали?" - спросил он. Я ответил, что нет. "Весь интерес к японскому образу жизни пропадает, когда дело доходит до так называемого расового принципа," - добавил я с иронией. "Что вы имеете в виду?" - поинтересовался Канарис. "А вот что. В штате японского посольства работал сотрудник, пожелавший жениться на немецкой девушке. Гимлер был против, Гитлер, разумеется, тоже, а Риббентроп - за. Они ходили вокруг да около несколько месяцев. Расовые эксперты исписали горы бумаги, и в конце концов, нашли в расовых законах лазейку, которая дала им возможность пожениться". Внезапно Канарис спросил с невинным видом:"О чем вы беседовали с вашим японским другом в Стокгольме?" У меня это вызвало чувство досады, и я ответил, что с японцем ни о чем не разговаривал. Даже, если бы такой разговор был, я бы стал это отрицать - и он хорошо это знал. Он должен был понимать, что я не хочу об этом говорить, но начал делать вид, будто обижен моим отказом. "У вас есть превосходный агент, работающий на японцев, вы должно быть, говорили с ним". Это была правда. У меня был сотрудник в Стокгольме, итальянец с прекрасным образованием, вхожий в японское посольство, где он много лет работал переводчиком. Он завоевал доверие японцев, и благодаря своему уму, опыту и лингвистическим способностям, часто получал ценную информацию без всяких стараний. Действительно, я увеличил ему плату во время своей поездки в Стокгольм, хотя сам с ним и не разговаривал. Но что же стояло за настойчивым любопытством Канариса? Об этом я узнал очень быстро, во время обеда, на который был приглашен Гейдрихом накануне.Перед обедом я коротко доложил ему о своей работе. Его особенно заинтересовала история с позорно провалившимися агентами в Испании, однако я сумел его убедить в том, что более суровые, чем увольнение со службы, наказания создадут для меня психологические трудности во взаимоотношениях с подчиненными. Впервые я рассказал ему о проблемах для сотрудников, возникших в связи с быстрой, но необходимой реорганизацией отдела. Я полагал, что если кто и заслуживал наказания, то это мой предшественник. Эта колкость подействовала на Гейдриха. Он знал, что я не разделяю его отношения к этому человеку, независимо от его мотивов. Он сразу же сменил предмет разговора. "Сегодня мы должны многое обсудить, - сказал он. - Лучше, если мы сделаем это за едой, тогда нам не помешают." Подали привычную для него пищу - баварский суп, на котором специализировался повар Гейдриха. Гейдрих был до крайности сердечен и, зная его, я стал опасаться, что он сейчас, сообщит о моем переводе на Восточный фронт в наказание за благожелательный отзыв о докторе Бесте, бывшем сотруднике СД. Как бы в ответ на мои мысли, Гейдрих сразу же заявил:"Я не в состоянии обойтись без вашей помощи здесь в Берлине, и я отказался от мысли временно направить вас на Восточный фронт. Вам может быть интересно, что я на самом деле уже поговорил об этом с Гиммлером, и он решительно выступил против такой идеи. Кажется, вы его протеже. Он заявил, что любое изменение ваших функций должно получить его одобрение. Хотелось бы знать, дорогой Шелленберг, как вам это удалось. Однако на вашем месте, я не стал бы так сильно на него рассчитывать.(J world not count on the situation). После того, как я кратко рассказал ему о поездке в Швецию, он вынул маленькую записную книжку и быстро набросал несколько положений, вытекавших из нашей беседы на другие темы. Насколько я помню, говорили о следующем: во-первых, он поинтересовался моим мнением о деятельности Розенберга по созданию министерства восточных территорий, принципы которой были определены на совещании 16 июля 1941 года, где излагались основы германской оккупационной политики в России. В совещании участвовали Геринг, Кейтель, Розенберг, Борман. Гитлер предлагал поделить Россию и управлять ее, как колонией, игнорируя стремление к самоуправлению многих народов Советского Союза. Замечания Гейдриха свидетельствовали о неразумности политики покорения "русских недочеловеков", проводившейся Гитлером. Гитлер настаивает на безжалостном использовании RSFT<$FФинансировавшемся нацистами русского антикоммунистического освободительного движения>, - сказал Гейдрих. - Он хочет как можно быстрее создать четко организованную систему получения информации, систему, которую не смог бы превзойти даже НКВД, безжалостную, постоянно действующую, так, чтобы нигде в России, не мог в подполье появиться лидер типа Сталина. Если он и появится, его следовало вовремя распознать и вовремя уничтожить. Основная масса русского народа не представляет опасности сама по себе. Русские опасны лишь постольку, поскольку в их среде формируются и развиваются такие личности. Я в задумчивости взглянул на Гейдриха. Он прочитал мое мнение в моих глазах и пожал плечами. Верил ли Гейдрих в эту чушь? В такие минуты его было невозможно понять. Я спокойно сказал:"Едва ли двухсотмиллионный народ можно удерживать в подчинении с помощью иностранной полиции - особенно если не представлять автономии национальностям, которые ненавидят советскую систему и могут быть привлечены на нашу сторону. В конце концов, это, вероятнее всего, подтолкнет их к какому-нибудь империалистическому пан-славянскому движению. Я думаю, нам следует создать несколько автономных образований и поощрять их национальных лидеров. Тогда мы сможем сыграть на их взаимной вражде. Подумайте хотя бы об украинцах, грузинах, белорусах, людях типа Мельника и Бандеры..."Гейдрих, ошеломленный и раздосадованный, промолчал. "Вы ничего не понимаете в таких вещах, - сказал он. Смешение различных рас, если целенаправленно осуществлять его несколько десятилетий, даст тот же эффект, и это докажет правоту фюрера". У меня все это вызывало сомнения. Я напомнил Гейдриху, что несколько дней назад за обедом он сам слышал о научных исследованиях, проведенных де Кринишем (de Crinis). Согласно его данным, величайшие германские музыканты, мыслители и ученых происходили из областей, наиболее интенсивного смешения рас. Гейдрих отвергал идеи де Криниша. Этот парень напридумывал всякую ерунду. Он очень симпатичен, но его нельзя принимать всерьез как ученого. "Наконец, он прекратил дискуссию, отдав короткое распоряжение:"Вы должны активизировать действия разведки против России. Фюрер выразил большую озабоченность по этому поводу. Он считает исключительно важной любую информацию внутренней политике Сталина - особенно относительно, партизанской войны и отношений между партией и армией". Тем временем атмосфера в Берлине становилась все более мрачной. Наступление на востоке остановилось. Войска, экипированные для летней кампании потрясла суровая русская зима. Ответственность за это должны поровну разделить руководители вермахта и Гитлер. И генералы, и фюрер жили одной и той же утопией и отказывались прислушиваться к критике. Тщетно полевые офицеры, сообщали в штабы о приближающейся катастрофе. Расчеты Сталина, о которых меня предупреждали, начали оправдываться всего через шесть месяцев. Мой первый доклад о переброске войск из Сибири в европейскую часть страны был встречен с интересом, но цифровые данные сочли завышенными и никаких мер не приняли, хотя фронтовая разведка и данные допросов военнопленных продолжали подтверждать мои сведения. 19 декабря 1941 г. Гитлер снял с поста фельдмаршала фон Браухига и взял на себя обязанности Верховного Главнокомандующего. Это была кульминация тоталитарного режима; решение Гитлера означало полное подчинение ему вооруженных сил. Затем началось великое зимнее наступление русских и отчаянные арьергардные бои, отходящих германских войск. То, что плохо экипированные, замерзшие, совершенно измотанные германские войска не рассыпались под ударом русских, возможно, было нашим величайшим достижением во второй мировой войне. |
