"Битва славная, выше Чесмы и Наварина! Ура, Нахимов!" (Из письма Корнилова от 22 ноября 1853 года)
От командиров до последнего матроса эскадра Нахимова с восторгом
приветствовала прибытие товарищей под флагом Новосильского, как верное
знамение давно ожидаемого боя. И она не ошиблась. Адмирал едва одерживал
желание атаковать скорее врага, очевидно, доверявшего более силе своей
позиции, чем своему численному превосходству...
Русский адмирал не сомневался в блистательном успехе... К тому же он
судил о своем флоте по себе: он знал, как безгранично предана ему вся
эскадра; ов имел твердую уверенность, что она разделяет его геройскую
отвагу, его преданность отечеству и долгу; что же касается ее
технического знания своего дела, то в завершавшемся тогда опасном
крейсерстве эскадры, при неистовых осенних бурях вдоль сурового
Кавказского берега, адмирал находил в этом отношении достаточно
несомненных залогов. По справедливому замечанию контр-адмирала
Асланбегова, высказанному в составленной нм биографии Нахимова, "он
вполне сознавал свое сильное влияние и слепую преданность к нему его
сослуживцев, от адмирала до матроса, и, особенно искусно и прозорливо
пользуясь ими, вел их к благотворной цели". Он называл матросов своими
"детками". Он не только любил их как отец, во и уважал их как человек,
вполне оценивший их достоинства. "С юных лет был я постоянно свидетелем
ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию, мы сдружились
давно; я горжусь вами с детства", - говорил он им в приказе по случаю
производства его в адмиралы. Никто лучше Нахимова не умел говорить с
матросами: его простая, но обдуманная и исходившая от сердца речь не
только всегда была им понятна, но и неизменно производила подобающее
действие. Никто лучше Нахимова не изучил трудной науки обращения с
подчиненными, умения согласовать справедливую строгость с заботливостью и
кротостью. "Нельзя принять поголовно, - говорил он, - одинаковую манеру
со всеми. Подобное однообразие в действиях начальника показывает, что у
него нет ничего общего с подчиненными и что он совершенно не понимает
своих соотечественников. А это очень важно... Вся беда наша в том, что
многие молодые люди получают вредное направление от образования,
понимаемого в ложном смысле. Это для нашей службы чистая гибель!
Конечно, прекрасно говорить на иностранных языках, я против этого
нисколько не возражаю и сам охотно занимался ими в свое время, да зачем
же прельщаться до такой степени всем чужим, чтобы своим пренебрегать?!
Некоторые так увлекаются ложным образованием, что никогда не читают
русских журналов, и хвастают этим, я это наверное знаю. Понятно, что
господа эти до такой степени отвыкают от всего русского, что глубоко
презирают сближение со своими соотечественниками-простолюдинами. А вы
думаете, что матрос не замечает этого? Замечает лучше, чем наш брат. Мы
говорить умеем лучше, чем замечать, а последнее уж их дело; а каково
пойдет служба, когда все подчиненные будут наверное знать, что
начальники их не любят? Вот настоящая причина, что на многих судах
ничего не выходит и что некоторые молодые начальники одним только
страхом хотят действовать. Страх подчас хорошее дело; да согласитесь,
что не натуральная вещь несколько лет работать напропалую, ради одного
страха. Необходимо поощрение сочувствием; нужна любовь к своему делу,
тогда с нашим лихим народом можно такие дела делать, что просто чудо.
Удивляют меня многие молодые офицеры: от русских отстали, к французам не
пристали, на англичан также не похожи..."
После 34 шестимесячных кампаний, бывший вахтенный лейтенант на
"Азове", Наваринский георгиевский кавалер, Павел Степанович знал, что
как прочность здания зависит от фундамента, так и сила флота зиждется на
матросе: всякая духовная рознь между матросом и офицером тяжело
отзывается на стройном многосложном целом. "Пора нам перестать считать
себя помещиками, - замечал он по этому поводу, - а матросов крепостными
людьми. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только
пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же
наводит орудия на неприятеля; матрос бросится на абордаж, если
понадобится; все сделает матрос, ежели мы, начальники, не будем
эгоистами, ежели мы не будем смотреть на службу как на средство
удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных как на ступени
собственного возвышения. Вот кого нам нужно возвышать, учить, возбуждать
в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные
слуги отечества. Вы помните Трафальгарское сражение? Какой там был
маневр? Вздор! Весь маневр Нельсона состоял в том, что он знал слабость
неприятеля и свою собственную силу и не терял времени, вступая в бой.
Слава Нельсона заключается в том, что он постиг дух народной гордости
своих подчиненных и одним простым сигналом возбудил запальчивый
энтузиазм в простолюдинах, которые были воспитаны им и его
предшественниками".
И действительно, многолетняя служебная деятельность Нахимова и его
славных предшественников была направлена к тому, чтобы воспитать к той
же цели - но, конечно, согласно не с английским, а русским народным
духом - вверенных ему "простолюдинов". У Нахимова все это мудрое
воззрение на службу было унаследовано от его предшественников,
бессмертного героя Наварина, Лазарева, и незабвенного устроителя
Черноморского флота, Грейга. Понятно, что под непрерывным влиянием
такого воспитания заранее обеспечивалось осуществление высокой цели.
Нахимов был в этом уверен. И события блестящим образом оправдали
уверенность адмирала-философа.
До какой степени, даже в мирное время, Павел Степанович не терял из
вида, хотя бы с опасностью для жизни, необходимость подготовлять моряков
к боям - это доказывается приведенным ниже, в биографии Нахимова,
доселе неизвестным обществу характерным фактом.
[В 1836 году Павел Степанович получил командование над
построенным под его же надзором кораблем "Силистрия", на котором,
крейсируя по Черному морю, он успел уже заслужить во всем русском флоте
блестящую славу образцового моряка и "отца" своих матросов... Однажды
корабль "Силистрия", под командою Павла Степановича, находился в
эскадре, в крейсерстве для практического плавания, как вдруг, при
производстве эволюций, шедший контрагалсом и весьма близко от
"Силистрии" корабль "Адрианополь" сделал такой неудачный маневр, что
столкновение было неминуемо. Павел Степанович был наверху, видел это, но
избежать катастрофы было невозможно. Он только скомандовал: "С крюселя
долой" - и людей, стремглав спустившихся вниз, а также всех бывших
поблизости, отослал на шкафут за грот-мачту. Павел Степанович остался на
юте один. Старший офицер упрашивал его сойти, до он не обратил на это
внимания. Трудно представить себе момент более страшный, как тот, когда
корабль полным ходом, всею своею массою готовится раздавить другой
корабль. С замиранием сердца, притаив дыхание, ожидала команда
"Силистрии" этого момента, глядя на своего командира, бесстрашно
стоявшего на юте... И вот "Адрианополь" врезался... осыпав осколками
Павла Степановича, но, по счастливой случайности, ничем его не ушибло...
Когда за вечерним чаем старший офицер спросил Павла Степановича, для
чего он не хотел сойти с юта и безо всякой надобности подвергался явной
опасности, тот ответил: "Такие случаи представляются редко, и командир
должен ими пользоваться; надо, чтобы команда видела присутствие духа в
своем начальнике. Быть может, мне придется с нею идти в сражение, и
тогда это отзовется и принесет несомненную пользу". Именно в этом таятся
нравственные задатки успеха Синопского сражения... В момент этого
столкновения автор был гардемарином на вахте фрегата "Месемврия".]
"Чтобы оценить должным образом заслуги наших моряков и судить
безошибочно о их действиях, - говорит г. Шестаков, - нужно вспомнить,
что в первый период войны все делалось, так сказать, под дулами
союзников Порты... и что сама Порта действовала с целью разжалобить всю
Европу ролью угнетённой слабости. Человек военный, в особенности моряк,
придаст этим исключительным обстоятельствам должную важность. Все,
делающееся на море, требует быстроты и решительности. Составив
заблаговременно план, не должно колебаться в исполнении его. Одна
только, неодолимая сила, то враждебной, то союзной, уже побуждает моряка
ко всегдашней умственной деятельности. Дивное целое, составленное из
мелочей - корабль грозен только тогда, когда все мелочи эти в
совершенстве. Исправность каждой из них ведет к более решительному и
быстрому успеху; напротив, неисправное их состояние приводит к позору и
гибели [Против этого замечания почтенного автора можно возразить, что
североамериканцы на неисправных, почти негодных судах, переделанных из
купеческих, достигали блестящих успехов, благодаря отваге моряков.].
Значит, в немногие свободные минуты, когда план действия уже решен,
нужно не только обдумать меры на случай прихотей атмосферы, но и
обеспечить успех совершенством средств разнообразных, бесчисленных;
должно принять все в расчет, взять во внимание самые мелкие подробности,
пройти корабль в уме от киля до клотика. Спокойствие нравственное, даже
при совершенном знании дела, здесь необходимо".
До какой степени Нахимов проникся необходимостью соблюдения этих
аксиом боевого морского дела, до какой степени он руководился ими - об
этом можно иметь ясное понятие из сделанных им, на другой же день по
прибытии эскадры Новосильского, приготовленных к бою распоряжений. Для
словесного объяснения предначертаний адмирала 17 ноября были приглашены
на флагманский корабль Новосильский и все командиры судов. Вскоре затем
появился знаменитый нахимовский приказ [Мы передаем этот приказ с
объяснением технических морских подробностей, чтобы сделать его
общепонятным. Да но посетуют на нас специалисты, которым эти объяснения
покажутся излишними.]:
"Располагая при первом удобном случае атаковать неприятеля, стоящего
в Синопе в числе 7 фрегатов, 2 корветов, одного шлюпа, двух пароходов и
двух транспортов, я составил диспозицию для атаки их и прошу командиров
стать по оной на якорь и иметь в виду следующее [Приказ П. С.
Нахимова, разработанный им накануне Сипопского сражения, уже
публиковался в некоторых изданиях. Но составитель книги посчитал его
уместность и в данном тексте, поскольку он служит ценным дополнением,
объясняющим успех русских моряков в этом сражении. Кроме того,
комментарий автора воспоминаний позволит читателю избежать определенных
трудностей при встрече со специфическими морскими терминами.]:
1. При входе на рейд бросать лоты, ибо может случиться, что
неприятель перейдет на мелководие, и тогда стать на возможно близком от
него расстоянии, но на глубине не менее 10 сажень.
2. Иметь шпринг на оба якоря; если при нападении но неприятеля будет
ветер N самый благоприятный, тогда вытравить цепи 60 сажень, иметь
столько же и шпрингу, предварительно заложенного на битенге; идя на
фордевинде при ветре О или ОNО, во избежание бросания якоря с кормы,
становиться также на шпринг, имея его до 30 сажень, в когда цепь,
вытравленная до 60 сажень, дернет, то вытравить еще 10 сажень; в этом
случае цепь ослабеет, а корабли будут стоять кормою на ветер, на
кабельтове; вообще со шпрингами быть крайне осмотрительными, ибо они
часто остаются недействительными от малейшего невнимания и промедления
времени.
[На обоих якорях иметь приспособление (шпринг), состоящее из
канатов (кабельтов), прикрепленных одним концом к якорю, а другим - к
толстому брусу (битенгу), внутри кормовой части корабля, с целью, словно
вожжами, поворачивать корабль бортом по тому направлению,
перпендикулярно которому ему придется открыть огонь; если при нападении
на неприятеля будет северный ветер, самый благоприятный, тогда выпустить
якорной цепи 60 сажень, иметь столько же каната для поворота и
задержания корабля (шпринга), предварительно заложенного на битенге; идя
напротив совершенно попутным ветром, т.е. восточным или
восточно-северовосточным, должно, во избежание бросания якоря с кормы,
становиться также на то же приспособление к повороту, но так как тогда,
бросив якорь с носа, корабль пройдет через него и якорь окажется уже
позади его, то шпринга, или, точнее, каната, служащего для установления
шпринга (кабельтова), пускаемого с кормы, будет довольно выпустить
сначала до 30 сажень, а когда якорная цепь дернет - знак, что корабль,
продолжая идти вперед, уже вытянул ее, - тогда выпустить еще 10 сажень
цепи, в этом случае цепь ослабнет, а корабли будут стоять кормою на
ветре, имея нос, удержанный якорною цепью, а корму, удержанную
кабельтовым шпринга, причем ветер будет уже не сзади, а сбоку. Это-то
положение и называется стоять на шприиге, а канат, прикрепляющий корму к
якорю, называется кабельтов. Чтобы составить себе понятие о морском
сражении, необходимо иметь в виду, что вся эта операция установления
шпринга, требующего так много внимания и мелочного практического знания
дела, есть переход из походного строя в боевой и должна совершаться
всегда под сильнейшим огнем неприятеля, - огнем в то время большею
частью продольным, так как наступление весьма часто совершается по линии
перпендикулярной неприятельской линии огня. Между тем при малейшей
непредусмотрительности или проволочке, как напоминает о том приказ,
установление шпринга может быть неудачно.]
3. Перед входом в Синопский залив, если позволит погода, для
сбережения гребных судов на рострах, я сделаю сигнал спустить их у борта
на противолежащей стороне неприятеля, имея на одном из них, на всякий
случай, кабельтов и верп. [Перед входом в Синопский залив, если
позволит погода, для сбережения гребных судов, подверженных
неприятельскому огню, пока они находятся над палубою между большою и
переднею мачтами (т. е. на рострах), я сделаю сигнал, чтобы спустить их
на противоположную неприятеля сторону корабля, имея на одном из них, па
всякий случай (а в особенности на случай, если канат шпринга будет
перебит неприятельским выстрелом, вследствие чего, держась на одном
якоре, корабль откинет корму по направлению ветра), запасный перевозный
якорь (верп) и другой такой же канат, как для шпринга (кабельтов), дабы
закинуть этот якорь в сторону и, натягивая с кормы прикрепленный к нему
канат, опять притянуть корму на то же место, где она стояла на шпринге.].
4. При атаке иметь осторожность, не палить даром по тем из судов,
кои спустят флаги; посылать же для овладения ими не иначе как по сигналу
адмирала, стараясь лучше употребить время для поражения противящихся
судов или батарей, которые, без сомнения, не перестанут палить, если бы с
неприятельскими судами дело и было кончено.
5. Ныне же осмотреть заклепки у цепей; на случай надобности расклепать их[Так
как на каждой из 15 сажень якорной цепи есть одно звено не сплошное, а
раздвижное, лишь с заклепанным винтом, то осмотреть эти заклепки; на
случай надобности - т.е. если придется кораблю переменить место, то,
чтобы иметь возможность скорее освободиться от якоря, не теряя времени
на поднятие его, - расклепать эти заклепки.].
6. Открыть огонь по неприятелю по второму адмиральскому выстрелу,
если перед тем со стороны неприятеля не будет никакого сопротивления
нашему на него наступлению; в противном случае, палить как кому
возможно, соображаясь с расстоянием до неприятельских судов.
7. Став на якорь и уладив шпринг (т.е. повернув им корабль бортом к
неприятелю), первые выстрелы должны быть прицельные; при этом хорошо
заметить положение пушечного клина на подушке мелом, для того, что
после, в дыму, не будет видно неприятеля, а нужно поддерживать быстрый
батальный огонь. Само собой разумеется, что он должен быть направлен по
тому же положению орудия, как и при первых выстрелах.
8. Атакуя неприятеля на якоре, хорошо иметь, как и под парусами,
одного офицера на грот-марсе или салинге, для наблюдения, при батальном
огне, за направлением своих выстрелов, а буде они не достигают своей
цели, офицер сообщает о том на шканцы, для направления шпринга. [Атакуя
неприятеля на якоре или под парусами, хорошо иметь на первой площадке
самой большой мачты (грот-марсе) или на второй (салинге) одного офицера,
которому, сверху, несмотря на дым батального огня, возможно будет
следить за направлением наших выстрелов, а буде они не достигают своей
цели - офицер сообщает о том на палубу, для исправления укорочением или
удлинением шпринга общего направления линии огня, т. е. направления
самого корабельного борта.]
9. Фрегатам "Кагул" и "Кулевчи" во время действия оставаться под
парусами для наблюдения за неприятельскими пароходами, которые, без
сомнения, вступят под пары и будут вредить нашим судам по выбору своему.
10. Завязав дело с неприятельскими судами, стараться, по
возможности, не вредить консульским домам, на которых будут подняты
консульские их флаги.
В заключение выскажу свою мысль, что все предварительные наставления
при переменившихся обстоятельствах могут затруднить командира, знающего
свое дело, и потому я предоставляю каждому совершенно независимо
действовать по усмотрению своему, но непременно исполнить свой долг.
Государь Император и Россия ожидают славных подвигов от Черноморского
флота. От нас зависит оправдать ожидания".
Итак, в этом приказе действительно все было предвидено и были взяты
во внимание самые мелкие подробности с тем глубоким знанием боевого
морского дела, в котором сказывалась многолетняя опытность Павла
Степановича.
Но едва ли не всего характернее опытность эта выражается в мудром
заключении образцового приказа. Многочисленность предварительных
наставлений может лишь затруднить в бою командира, знающего свое дело, -
гласит это распоряжение. Успех морских битв приготовляется
заблаговременно и зависит от начальника только до первого выстрела; с
открытием же боя обстановка меняется. Не только дым иногда не допускает
возможности видеть сигналы, но действием неприятельского огня, как было
при Синопе, адмиральский корабль бывает лишен возможности делать
сигналы; с другой стороны, перемена ветра, внезапные шторм или штиль
могут вдруг изменить все первоначальные соображения. Понятно, с какою
признательностью, с каким глубоким почтением к мудрости своего адмирала
эскадра встретила распоряжение, представлявшее каждому командиру -
"действовать совершенно независимо по своему усмотрению", полагаясь
единственно на сто преданность долгу и на знание дела.
Все эти общие распоряжения были сделаны 17 (29) ноября. Не только
час, но и самый день атаки не были назначены приказом. Но если Нахимов
судил по себе о своей эскадре, то и эскадра судила о своем адмирале
по-своему: она веровала, что только шторм может побудить Нахимова
отложить давно желанную битву. Немедленно по получении приказа каждый
радостно... стал готовиться к сражению.
Что же происходило в это время в турецкой эскадре и в бывшей столице
понтийских царей, в злополучном Синопе? 17 (29) ноября была получена в
Константинополе телеграмма Осман-паши. Он с ужасом извещал о замеченном
им соединении в виду Синопа двух русских эскадр, молил о помощи и, в то
же время, со свойственною его единоверцам беспечностью, ожидал, сложа
руки, совершения кисмета (предопределения). Удивительно, что
находившийся при нем англичанин След (Муштавер-паша, командир
22-пушечного в 450 сил парохода "Таиф") не открыл Осману вовремя глаза
насчет принятия мер для отпора неминуемой атаки...[ След уже давно
служил в турецком флоте, в который он поступил сначала простым
волонтером. Он участвовал в войне с Россией в 1828 - 1829 годах, был при
сдаче "Рафаила" и при геройском деле Казаркого на бриге "Меркурий". Как
наставник и организатор, он оказал турецкому флоту большие услуги и
пользовался полным доверием официальной Турции.]
Ночь была мрачная, бурная, дождливая. Уныло и медленно пробивалась
18 ноября бледная утренняя заря сквозь сплошные свинцовые тучи,
покрывавшие все небо. Над эскадрою ревел порывистый ветер с частым
холодным дождем... Для атаки русским судам надлежало направиться прямо к
северо-западу; ветер был почти попутный, но для приложения шпринга он
представлял неудобства, предвиденные Нахимовым; наконец, в случае
победы, он оказывался, для завладения неприятельскими судами, самым
неблагоприятным ветром, ибо разбитые суда могли быть им выброшены на
берег, где командам представилась бы возможность бежать от плена, предав
огню покинутые суда.
В 9 часов утра стало наконец совсем светло, и немедленно, согласно
приказу адмирала, эскадра спустила гребные суда. В половине десятого на
флагманском корабле (адмирала) был поднят сигнал: "Приготовиться к бою и
идти на Синопский рейд". Отслужив молебен, эскадра, с развевающимися на
брам-стеньгах национальными флагами, на всех парусах быстро понеслась
прямо на неприятеля... На ходу, по сигналу, эскадра построилась в две
колонны. Оба флагманских (адмиральских) корабля - вице-адмирала Нахимова
84-пушечный "Императрица Мария" (командир Барановский) и контр-адмирала
Новосильского 120-пушечный корабль "Париж" (командир Истомин) - шли
рядом, каждый во главе своей колонны. Позади флагманского корабля, в
правой колонне, шел 120-пушечный корабль "Великий князь Константин"
(командир Ергомышев), а за ним 80-нушечный корабль "Чесма" (командир
Микрюков); в левой колонне - 120-пушечный корабль "Три святителя"
(командир Кутров), а за ним 80-пушечный корабль "Ростислав" (командир
Кузнецов). Большая часть этих знаменитых синопцев, особенно
Новосильский, Истомин, Перелешин, Ергомышев и другие, прославила свои
имена и в геройской защите Севастополя...
Зная, что неприятельская эскадра стоит глубоко вогнутою дугою пред
городом Синоном, адмирал предписал построение в две колонны с тем, чтобы
правая, дойдя до неприятеля, стреляла правым бортом, а левая - левым.
Но мудрое распоряжение главного начальника только указало на общие меры,
предоставив вместе с тем каждому командиру действовать но своему
усмотрению. Это распоряжение вполне оправдалось в течение боя...
Был двенадцатый час. Обе колонны, при порывистом попутном ветре, на
всех парусах, неслись ко входу в Синопскую бухту. Вот поравнялись они с
крайнею турецкою батареей N 1; на салингах стояли офицеры для наблюдения
за действиями артиллерийского огня; впереди ясно обозначалась
расположенная полумесяцем боевая линия турецкого флота; даже простым
глазом насчитывалось в нем семь фрегатов и три корвета; левый фланг этой
боевой линии опирался на батарею N 4, а правый - на батарею N 6; в
центре боевой линии было оставлено значительное пустое пространство
между стоящими с левого фланга ее шестым судном - 22-пушечным корветом
"Гюлли-Сефид" и седьмым - 56-пушечным фрегатом "Дамиад"; этим интервалом
открывалась линия огня восьмиорудийной (большого калибра) батареи N 5,
расположенной пред городом, на берегу, позади боевой линии эскадры. На
стоящем у самого центра, пятом с левого фланга, 44-пушечном фрегате
"Авни-Аллах" развевался вице-адмиральский флаг начальника эскадры
Осман-паши; на девятом судне с левого фланга (втором с правого фланга)
64-пушечном фрегате "Низамиэ" поднят был контр-адмиральский флаг
Гуссейн-паши; во второй линии, правее батареи N 5, стояли два военных
парохода, а левее этой батареи - два транспорта; в глубине залива
виднелись два купеческих брига.
Благодаря этой непостижимо нелепой диспозиции турецкого флота из
шести батарей, прикрывавших Синопскую бухту, только четыре, всего с 32
орудиями, могли оказать эскадре действительную поддержку; батареи NN 1 и
2 должны были бездействовать.
Невзирая на пасмурную погоду и частый дождь, неприятель, с самого
начала, заметил наступление русской эскадры. Он, видимо, готовился к
бою; суда его устанавливали шпринги, а пароходы разводили пары...
На русских судах прислуга стояла у орудий; все взоры были устремлены
на флагманский корабль в ожидании сигнала начать бой. И вот поднят
сигнал: верный морскому обычаю в мирное время, адмирал преспокойно
показывал... полдень!
Еще полчаса грозного молчания, еще полчаса стремительного наступления русской эскадры! Пробила половина первого...
На турецком адмиральском корабле сверкнула молния пушечного
выстрела, Синопская бухта задрожала, застонала под неумолкающим
перекатом грома орудий эскадры и батарей... Смело направляясь, сначала
без выстрела, на центр турецкой боевой линии, русские суда не могли
миновать убийственного перекрестного неприятельского огня; особенно
опустошительны были продольные выстрелы батареи N 5 и турецких судов,
расположенных в самом центре. Русские флагманские корабли, особенно же
"Императрица Мария" под флагом Нахимова, были буквально осыпаны градом
ядер, книпелей и картечи. По счастию нашему, вместо того, чтобы
сосредоточивать продольный огонь на палубы, а боковой - на подводную
часть русских судов, турецкая артиллерия - в надежде замедлить
наступательное движение русских и в ожидании, что наши команды пойдут по
мачтам убирать или закреплять паруса, - била преимущественно вверх, по
мачтам и по всему такелажу. Но у наваринского героя П.С. Нахимова были
свежи в памяти поучения прошедшего: ему был известен свойственный
турецким морякам расчет, и потому судам был дан приказ взять на гитовы,
то есть уменьшить давление ветра на паруса.
Русская эскадра бойко неслась вперед, на ходу осыпая своими
огромными сплошными и разрывными снарядами мелькавшие мимо ее бортов
неприятельские суда, пока "Императрица Мария" не бросила якоря против
неприятельского флагманского фрегата и, поворотившись на шпринге, не
стала громить своего противника батальным огнем 42 орудий своего правого
борта, коего нижняя батарея была вооружена 68-фунтовыми бомбическими
пушками. Как отчетливо исполняли свое дело наши моряки-артиллеристы -
доказывается тем, что турецкий флагман, "Авни-Аллах", несмотря на
поддержку батареи N 5 и стоявшего возле него, доставшегося в 1829 г. от
нас туркам 44-пушечного фрегата "Рафаил" +11, названного турками
"Фазли-Аллах" ("Богом данный") [В 1853 году "Рафаил" был уже 24 года
на службе у турок; он уже был не нов, даже когда достался им. Но турки,
беспрестанными подновлениями, хотели увековечить этот доставшийся им без
боя, по непостижимой оплошности командира, их единственный морской
трофей во всех войнах с русскими], не выдержав и получасового огня
своего врага, отклепал якорную цепь, дабы бегством укрыться от
выстрелов. Течением и ветром понесло его между боевыми линиями; проходя
мимо второго русского флагмана, "Парижа", бежавший фрегат должен был
выдержать его разрушительные продольные залпы, после чего, исстрелянный и
усеянный трупами, он был выброшен к берегу, на мель, под самою батареей
N 6...
