С объявлением мобилизации вся власть оказалась в руках
Энвера, Талаата и Джемаля -- самых безжалостных, умных и
тщеславных из младотурок. Они поставили перед собой задачу
полного искоренения нетурецких движений в государстве, в
особенности арабского и армянского национализма. Прежде
всего они обнаружили весьма привлекательное и удобное
оружие в виде секретных документов, оставшихся в здании
французского консульства в Сирии. Это были копии переписки
по вопросам свободы арабов между консульством и одним из
арабских клубов, не связанным с Фетахом. Членами этого
клуба были представители более болтливой, но менее опасной
интеллигенции сирийского побережья. Турки, разумеется, были
в восторге: "колониальная" агрессия в Северной Африке
создала Франции черную репутацию у арабоязычных мусульман.
Это помогло Джемалю показать единоверцам, что арабские
националисты оказались неверными, предпочтя Францию Турции.

Разумеется, для Сирии подобные разоблачения не были
новостью, но среди членов общества были известные и
уважаемые люди, в том числе университетские профессора; их
арест и осуждение, ссылки и казни глубоко потрясли страну,
и арабы Фетаха поняли, что, если они не воспользуются этим
уроком, их судьба будет точно такой же. Армяне были хорошо
вооружены и организованы. но руководители предали их. Они
были разоружены и постепенно истреблены: мужчинам устроили
резню, женщины и дети, которых грабил каждый прохожий,
гибли на зимних дорогах при выселении в пустыню, лишенные
одежды и пищи. Младотурки истребили армян не потому, что те
были христианами, а потому, что были армянами. По этой же
причине они загоняли арабов-мусульман и арабов-христиан в
одни тюрьмы и вешали их вместе на одной виселице.
Джемаль-паша подвергал все без разбора классы, состояния и
конфессии в Сирии одинаковым притеснениям и опасностям,
создавая тем самым предпосылки для всеобщего восстания.

Турки подозревали арабов, служивших в армии, и надеялись
использовать против них тактику расселения, как против
армян. С самого начала возникли транспортные затруднения, и
в 1915 году в Северной Сирии произошла опасная концентрация
арабских дивизий (около трети солдат турецкой армии и были
арабоязычны). При первой возможности их расформировывали,
направляя маршевыми колоннами в Европу, на Дарданеллы, на
Кавказ или на Канал, куда угодно, лишь бы они оказались
поскорее на передовой, или же отводили подальше от
соотечественников, чтобы те не могли ни видеть их, ни
оказывать им помощь. Была объявлена "священная война",
дабы придать младотурецкому лозунгу "Единство и прогресс"
подобие некоей традиционной легитимации -- вроде боевых
порядков арабского халифа -- в глазах клерикалов. И шерифу
Мекки было предложено -- или скорее приказано --
откликнуться на этот лозунг.

ГЛАВА 5

Положение шерифа Мекки в течение длительного времени было
ненормальным. Титул "шериф" предполагал происхождение от
пророка Мухаммеда по линии его дочери Фатимы и ее старшего
сына Хасана. Чистокровные шерифы были включены в
родословную -- громадный свиток, находящийся в Мекке под
охраной эмира, выборного шерифа шерифов, благороднейшего и
старшего над всеми. Семья пророка, насчитывавшая две тысячи
человек, последние девять столетий осуществляла в Мекке
светское правление.

Старые османские правительства относились к этому клану
пэров со смесью почитания и подозрительности. Поскольку они
были слишком сильны, чтобы их уничтожить, султан спасал
свое достоинство тем, что торжественно утверждал эмира. Это
формальное утверждение спасало лишь на определенный срок,
пока турки не сочли, что Хиджаз им нужен как непреложная
собственность, как часть обустройства сцены для нового
панисламистского подхода. Успешное открытие Суэцкого канала
позволило им поставить гарнизоны в священных городах. Они
проектировали Хиджазскую железную дорогу и усиливали свое
влияние на племена с помощью денег, интриг и военных
экспедиций.

По мере того как власть султанов укреплялась, они старались
все больше самоутвердиться рядом с шерифом, даже и в самой
Мекке, и не упускали случая сменить шерифа, окружившего
себя слишком большой пышностью, и назначить преемником
представителя соперничающего семейства в надежде извлечь
обычные выгоды из этого соперничества. В конце концов
Абдель Хамид отправил кое-кого из этого семейства в
Константинополь, в почетный плен. В их числе оказался
будущий правитель Хусейн ибн Али, которого держали в тюрьме
почти восемнадцать лет. Он воспользовался этим, чтобы дать
своим сыновьям -- Али, Абдулле, Фейсалу и Зейду --
современное образование и возможность накопить необходимый
опыт, который впоследствии помог им привести арабские армии
к успеху.

Когда пал Абдель Хамид, менее изощренные младотурки
пересмотрели его политику и вернули шерифа Хусейна в Мекку
в качестве эмира. Он сразу же взялся за беспрепятственное
восстановление власти эмирата и упрочение своей позиции на
прежней основе, поддерживая тесный контакт с
Константинополем через своих сыновей -- вице-председателя
турецкого парламента Абдуллу и гласного от Джидды Фейсала.
Они держали его в курсе политической атмосферы в столице до
самого начала войны, когда поспешно вернулись в Мекку.

Развязывание войны вызвало трудности в Хиджазе.
Прекратилось паломничество, а с ним -- доходы и бизнес
священных городов. Были все основания бояться, что в порты
перестанут приходить индийские суда с продовольствием (ведь
номинально шериф был подданным врага). А поскольку
провинция почти не производила собственного продовольствия,
она неминуемо должна была оказаться в опасной зависимости
от доброй воли турок, которые могли уморить ее голодом,
закрыв Хиджазскую железную дорогу. Ранее Хусейн никогда не
бывал в положении отданного на милость турок; в данном же,
весьма несчастливом случае они особенно нуждались в том,
чтобы он примкнул к их джихаду, священной войне всех
мусульман против христианства.

Для того чтобы эта война стала действительно популярной,
она должна была получить поддержку со стороны Мекки и в
этом случае могла утопить Восток в крови. Хусейн был
почитаем, практичен, упрям и глубоко набожен. Он
чувствовал, что священная война доктринально несовместима с
агрессией и абсурдна в союзе с христианской Германией.
Поэтому он отказался от турецкого предложения и
одновременно обратился с полным достоинства призывом к
союзникам -- не дать провинции умереть от голода,
поскольку его народ совершенно не виноват в сложившемся
положении. В ответ турки немедленно установили частичную
блокаду Хиджаза, введя контроль движения на железной
дороге, перевозившей паломников. Британия оставила свое
побережье открытым для судов с продовольствием, движение
которых подпадало под специальное регулирование.

Однако требование турок было не единственным из полученных
шерифом. В январе 1915 года Йисин, возглавлявший
месопотамских офицеров, Али Реза, глава офицеров Дамаска, и
Абдель Гани эль-Арейси, действовавший от имени гражданского
населения Сирии, направили ему конкретное предложение о
подготовке военного мятежа в Сирии против турок. Угнетенный
народ Месопотамии и Сирии, комитеты Ахада и Фетаха взывали
к нему как в отцу арабов, мусульманину из мусульман,
величайшему из князей, старейшему и знатнейшему о спасении
от зловещих козней Талаата и Джемаля.

Хусейн, как политик, как правитель, как мусульманин, как
реформатор, а также как националист, был вынужден
прислушаться к их призыву. Он послал своего третьего сына
Фейсала в Дамаск для обсуждения планов этих людей и для
подготовки доклада. Старшего сына, Али, он отправил в
Медину с приказами о тайном формировании любой ценой
отрядов из деревенских жителей и из мужчин хиджазских
племен и о поддержании их в состоянии готовности к
действиям по зову Фейсала. Политику Абдулле, второму сыну,
он поручил вступить в переписку с Британией для выяснения
ее позиции в отношении возможного восстания арабов против
Турции.

В январе 1915 года Фейсал сообщил, что местные условия
благоприятны, но что общий ход подготовки войны
складывается вопреки их надеждам. В Дамаске находились три
дивизии арабских войск, готовые к восстанию. Две другие
дивизии в Алеппо, проникнутые идеей арабского национализма,
наверняка должны были присоединиться, если начнут другие. И
по эту сторону Тауруса была только одна турецкая дивизия,
так что имелась полная уверенность в том, что восставшие
завладеют Сирией с первого же удара. С другой стороны,
общественное мнение не было готово к крайним мерам, а
военные не сомневались, что войну выиграет Германия, и
выиграет быстро. Если же, однако, союзники высадят свой
Австралийский экспедиционный корпус (готовившийся в Египте)
в Александретте и таким образом прикроют сирийский фланг,
тогда было бы мудро и безопасно заключить сепаратный мир с
турками.

Последовала задержка, поскольку союзники двигались на
Дарданеллы, а не на Александретту. Фейсал следовал за ними,
чтобы получить из первых рук информацию о положении в
Галлиполи, поскольку крушение Турции должно было стать
сигналом для арабов. Затем последовала приостановка на
несколько месяцев дарданельской кампании. В этой бойне была
уничтожена османская армия первой линии. Урон, причиненный
Турции последовательными действиями Фейсала, был настолько
значителен, что он вернулся в Сирию, считая, что скоро
наступит момент для возможного удара. Однако за последнее
время внутренняя ситуация изменилась.

Сирийские сторонники Фейсала были либо арестованы, либо
скрывались, а их друзей вешали по политическим обвинениям.
Благоприятно настроенные арабские дивизии были либо
переброшены на дальние фронты, либо переданы по частям в
турецкие соединения. Арабское крестьянство задыхалось в
когтях турецкой воинской повинности, и Сирия оказалась
распростертой перед беспощадным Джемалем-пашой. Возможности
испарились.

Фейсал писал отцу о необходимости дальнейшей отсрочки
выступления до полной готовности Англии и до максимального
ухудшения положения Турции. К сожалению, Англия находилась
в плачевном состоянии. Ее разгромленные силы отступали от
Дарданелл. Затянувшаяся агония Кута была на последней
стадии, а мятеж сенусситов, совпавший по времени с
вступлением в войну Болгарии, создавал англичанам угрозу с
новых флангов.

Положение Фейсала было крайне опасным. Фактически он
оказался отданным на милость членов тайного общества, чьим
председателем был до войны. Ему не оставалось ничего
другого, как жить в качестве гостя Джемаля-паши в Дамаске,
освежая свои военные знания, а его брат Али поднимал войска
в Хиджазе под тем предлогом, что он и Фейсал поведут их на
Суэцкий канал, в помощь туркам. Так Фейсалу как хорошему
офицеру на турецкой службе пришлось жить при штабах и молча
сносить оскорбления, которым подвергал его род грубый
Джемаль.

Джемаль посылал за Фейсалом и брал его с собой смотреть,
как вешают его сирийских друзей. Эти жертвы "правосудия"
находили в себе силы не показывать на суде, что знали
действительные намерения Фейсала, как и он сам не выказывал
их ни словом, ни взглядом: в противном случае его
семейство, а может быть, и весь род постигла бы та же
судьба. Только однажды он вспылил, заявив, что эти казни
будут стоить Джемалю всего того, чего он пытался избежать.
И пришлось ему прибегнуть к заступничеству
константинопольских друзей -- людей, занимавших в Турции
руководящие посты, чтобы спастись от расплаты за свои
опрометчивые слова.

Переписка Фейсала с отцом была сама по себе рискованной.
Она шла через старых слуг семьи, людей, которые были вне
подозрений, разъезжавших взад и вперед по Хиджазской
железной дороге с письмами, спрятанными в эфесах сабель, в
лепешках, в подошвах сандалий или же написанными
симпатическими чернилами на обертке безобидных пакетов. Во
всех этих письмах Фейсал сообщал о неблагополучии и просил
отца отложить выступление до лучших времен.

Однако Хусейна ни в малой степени не настораживали
предупреждения Фейсала. В его глазах младотурки были
безбожными грешниками, отступниками от своей веры и
человеческого долга, предателями духа и высших интересов
ислама. В свои шестьдесят пять лет этот человек был
решительно настроен на войну, веря, что справедливость
окупит ее цену. Хусейн настолько верил в Бога, что не
уделял должного внимания чисто военной стороне дела, будучи
уверен в том, что Хиджаз способен покончить с Турцией в
честном бою. И он послал к Фейсалу Абдель Кадера эль-Абду с
письмом, что теперь все готово для смотра в Медине перед
отправкой отрядов на фронт. Фейсал проинформировал Джемаля
и попросил отпустить его, но, к ужасу Фейсала, Джемаль
ответил, что в провинцию едет генералиссимус Энвер-паша и
что на смотр войск они отправятся в Медину вместе. Фейсал
намеревался сразу же по приезде в Медину поднять знамя
своего отца и таким образом захватить турок врасплох,
теперь же на него сваливались два незваных гостя, которым
он по законам арабского гостеприимства не должен был
наносить вреда и которые, вероятно, отложат его акцию
настолько, что сама тайна восстания окажется под угрозой!

В конце концов все обошлось хорошо, хотя ирония судьбы была
потрясающей. Энвер, Джемаль и Фейсал смотрели, как отряды
ездили взад и вперед и маршировали по пыльной равнине за
городскими воротами, имитируя схватки на верблюдах, или же
пришпоривали коней в инсценировке боя на копьях в духе
древних арабских традиций. "И все это добровольцы, готовые
сражаться в священной войне?" -- спросил наконец Энвер,
обернувшись к Фейсалу. "Да", -- ответил Фейсал.
"Сражаться до последнего вздоха с врагами правоверных?"
-- "Да", -- повторил Фейсал. Когда арабские командиры
подошли, чтобы представиться, шериф Модхига Али ибн
эль-Хусейн отвел его в сторону и прошептал: "Господин,
может, нам убить их сразу?", на что Фейсал ответил: "Нет,
они наши гости".

Шейхи продолжали протестовать. Они верили, что покончат с
войной двумя ударами. Они были полны решимости заставить
Фейсала раскрыть свои планы, и тому пришлось пойти с ними
туда, где турецкие диктаторы не могли расслышать его слов,
а он держал их в поле зрения и мог в любой момент защитить
жизнь людей, посылавших его лучших друзей на виселицу. Под
конец он принес извинения гостям, быстро увез их обратно в
Медину, выставил охрану банкетного зала из собственных
рабов и назначил эскорт до Дамаска, чтобы спасти Энвера и
Джемаля от смерти в пути. Он объяснил эту необычную
любезность арабской готовностью делать для гостей все
возможное. Но Энвер и Джемаль, охваченные глубокими
подозрениями, отдали приказ о жестокой блокаде Хиджаза и
подтянули крупные турецкие силы для его окружения. Они
хотели удержать Фейсала в Дамаске, но из Медины пришла
телеграмма с требованием его немедленного возвращения для
предотвращения беспорядков, и Джемаль весьма неохотно
отпустил Фей-сала с условием, что его свита останется в
Дамаске в заложниках.

Фейсал нашел Медину полной турецких войск, включая штаб и
командование Двенадцатого армейского корпуса Фахри-паши,
отважного старого головореза, прославившегося кровавой
"очисткой" Зейтуна и Урфы от армян. Совершенно ясно, что
турки были оповещены, и о внезапном нападении, сулившем
успех почти без единого выстрела, не могло быть и речи.
Однако проявлять осторожность было слишком поздно.
Четырьмя днями позднее свита Фейсала оседлала коней и
вырвалась из Дамаска на восток, в пустыню, чтобы укрыться у
вождя бедуинов Нури Шаалана. В тот же день Фейсал поднял
арабское знамя. Панисламистское наднациональное
государство, ради которого Абдул Хамид убивал, трудился и
умер, а равно и надежды немцев на помощь ислама в
осуществлении мировых планов кайзера отошли в область
мечты. Самим фактом восстания шериф закрыл эти
фантастические главы истории.