Как ни ослаблена была разведка репрессиями, после 1939 г. обе ее части
сумели наладить информацию о намерениях Германии. По линии РУ военные
атташаты возглавляли опытные работники А. Пуркаев, В. Тупиков (Германия),
И. Суслопаров (Франция). Действовали нелегальные сети РУ «Альта» в самой
Германии, «Кент» в Бельгии, «Отто», «Золя» - во Франции, «Дора» - в
Швейцарии, «Рамзай» - в Японии, «Гарри» - во Франции и Англии, «Соня» - в
Англии. 1-ое управление НКГБ располагало в Германии ценнейшими источниками
«Старшина», «Корсиканец», «Брайтенбах», «Юна», «Грек», «Испанец»,
«Итальянец»; в Англии - «Зенхен» и др. члены «пятерки». Резидентура НКГЬ в
Германии была восстановлена и хотя ее возглавлял малоопытный А. Кобулов, в
ее составе действовал умелый и энергичный работник А. Коротков («Эрдберг»),
один из будущих руководителей внешней разведки.
 Таковы были некоторые характерные особенности ситуации, в которой
действовала советская разведка в один из самых ответственных периодов
существования советского государства, а именно: структурная слабость, в
которой принципиально приемлемый и нормальный для ряда спецслужб дуализм
стал превращаться в опасное для их эффективности соперничества, кадровая
слабость, вызванная волной репрессий в партии, армии и самих спецслужбах и
приведшая к потери важных источников и кадровой основы обеих видов
разведки.
 До сих пор документально не выяснена роль обеих разведок в принятии
Сталиным решения о подписании пакта 1939 года. Хотя столь авторитетный на
Западе исследователь как К. Эндрю придерживается мнения, что все закулисные
меры по подготовке этого судьбоносного поворота шли через разведсеть НКВД,
это мнение остается пока лишь версией, причем спорной. Весной 1939 г.,
когда разворачивались закулисные переговоры, берлинская резидентура НКВД
практически была разгромлена. Что касается немецкой стороны, то она избрала
своим основным путем дипломатические каналы (Э. Вайцзеккер, Ю. Шнурре, сам
И. Риббентроп). Лишь дублирующим был канал абвера (П. Клейст), который
выходил на агентуру ГРУ (через группу И. Штебе). Через сеть «Корсиканец»
(НКВД) поступления донесений, связанных с возможным пактом, не могло быть
отмечено - ведь «Корсиканец» (А. Харнак) имел последнюю встречу с
представителем берлинской резидентуры «Рубеном» (А. Гагаянц) в марте 1938
года. Другой важный источник «Старшина» (Х. Шульце-Бойзен) тогда прямой
связи с резидентурой еще не имел. В советском посольстве немецкие зондажи в
основном выходили на советника Г. Астахова. Астахов представлял свою
информацию прямо в НКИД на имя В. Молотова и В. Потемкина. Что же касается
полпреда А. Мерекалова, то учитывая его «чекистское прошлое», не
исключается, что он использовал канал связи НКВД. Однако с апреля 1939 г. -
т. е. с момента перехода немецкой стороны к активным зондажам и изложению
своей «программы» - Мерекалов из переговорного процесса был выведен.
Немецкая «программа» пошла в Москву в изложении Астахова, что заставляет
предполагать, что в излюбленной манере Сталина варьировать неофициальные и
официальные каналы, на этот раз был избран основным дипломатический путь,
т. к. Выводил переговоры прямо на Риббентропа и через него - на Гитлера.
 Разумеется, при принятии решения о договоре могли быть и другие
источники, чем в Берлине. О немецких намерениях могла сообщать лондонская
резидентура НКВД, однако, учитывая крайнюю секретность, немецкого замысла,
это маловероятно. Единственно, что могло повлиять - и повлияло - на
сталинское решение, это сообщение из Лондона о нежелание Чемберлена
заключить военное соглашение с СССР.
 Если говорить о тех преимуществах, которые советское политическое
руководство получило от пакта 1939 года, то одним из них - если не основным
- стала возможность облегчения разведдеятельности против Германии. Как это
ни парадоксально, для обеих разведок эпоха советско-германского
сотрудничества открывала новые возможности. Берлинская резидентура НКГБ
смогла восстановить многие утерянные связи (к примеру, контакт с
источниками «Старшина», «Корсиканец», «Брайтенбах»); такие же возможности
использовало и ГРУ (связь с «Альтой»). В Германию в этот период были
направлены наши экономические делегации, которые дали важный материал для
оценки немецкой военной экономики.
 Иногда высказывалось мнение, что подписание пакта и возникшая новая
расстановка сил усыпила бдительность советских спецслужб, которые, боясь
противоречить официально провозглашенному курсу, не доводили до сведения
руководства разведсведения о продолжении Германией подготовки к давно
задуманному нападению на СССР. Однако имеющаяся документация не дает
возможности принимать на веру подобное упрощение реальной обстановки 1939 -
1941 годов. Во-первых, следует констатировать достоверный и удивительный
факт: в основных стратегических документах военного планирования СССР этот
поворот 1939 г. ... отражения не нашел. Начиная с 1935 г., т. е. с эпохи
Тухачевского в основе этих документов лежала возможность вооруженного
конфликта с Германией. Об этом говорили «План стратегического распределения
РККА и оперативного развертывания на Западе» (1935 г.), «Соображения об
основах стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на
Западе и на Востоке на 1940 - 1941 гг.» (1940 г.). В последнем документе
явно отмечалось, что «Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на
два фронта: на западе против германии, поддержанной Италией, Венгрией,
Румынией, Финляндией, и на востоке - против Японии». Эта формулировка не
ставилась под вопрос при неоднократной (июль, сентябрь, октябрь 1940 г.,
март, май 1941 г.) переработке документа, хотя в иные его разделы по
указанию Сталина вносились принципиальные изменения (например, в ожидании
главного немецкого удара). Но генеральная установка изменению не
подверглась. Во-вторых, установочные директивы НКВД и НКО органам разведки
составлялись в соответствии с вышеуказанными основополагающими директивами.
В-третьих, созданный еще в 30-е годы разведаппарат опирался на
идеологически близкие источники из числа коммунистов и антифашистов,
которые восприняли с удивлением и недоверием поворот 1939 г. и считали его
чисто тактическим ходом. Тем с большей энергией они работали, когда увидели
нарастание военной угрозы.
 Практика обеих ветвей разведки подтвердила, что они достаточно быстро
ощутили переход немецкого руководства к подготовке будущей войны с СССР. По
линии ГРУ уже в 1940 г. такие доклады поступали 20 января, 8 апреля, 28
июня, 4, 27, 29 сентября, причем не только из Берлина, но из Бухареста,
Парижа, Белграда. Если директива «Барбаросса» была подписана 18 декабря
1940 г., то этот факт был сообщен военной резидентурой («Альта») 29 декабря
1940 года. Такие же данные о немецких намерениях в течение 1940 г.
поступали и из источников НКВД. Архивы 1-го Управления регистрировали
сообщения подобного рода 9, 12, 14 июля, 5, 9, 24 августа, в начале
сентября, 6 ноября 1940 года. В 1941 г. они буквально доминировали в
разведывательной документации.
 При всем различии оперативной подчиненности с нарастанием военной
опасности содержание работы всех советских резидентур приобретало все
большую общность. В информации, поступавшей от НКВД - и особенно в
информации Управления пограничных войск, стали преобладать сведения о
передвижении немецких войск. В свою очередь, информация ГРУ содержала и
политические данные, например, поступавшие из МИД Германии из источников
«Ариец» (Р. Шелия). В результате информированность советского руководства -
если бы оно хотело воспринимать все предупреждения - лишь возрастала.
 В сочетании с разведданными из Германии (как отдельными, так и
объединенными в так и не доложенном Сталину знаменитом сводном докладе 1-го
Управления НКГБ от 20 июня 1941 г.) эта ситуация - в нашем сегодняшнем
восприятии - рисуется достаточно однозначной. Объем развединформации о
немецких приготовлениях был поистине огромен и при наличии сегодня этих
сообщений как-то не укладывается в голове, что тогда - в 1940 - 1941 годах
- возможно было не обращать на них внимание. Здесь, однако, мы имеем дело с
определенными особенностями использования развединформации в условиях
единоличной и полной диктатуры, существовавшей в СССР в те годы.
 Степень личной централизации в СССР перед войной была максимально
высокой, причем гораздо большей, чем в тоталитарной Германии. Личная
диктатура Гитлера давала большую самостоятельность отдельным структурам,
чем в советских условиях. Руководитель абвера адмирал В. Канарис и
начальник VI Управления РСХА В. Шелленберг в предвоенный период вели
независимую друг от друга и от прямых указаний Гитлера работу, информируя
свое непосредственное начальство - не говоря уже о том, что именно в
ведомстве Канариса образовался один из нелегальных центров антигитлеровской
оппозиции. В советской системе это было немыслимым.
 Не будет преувеличением сказать, что советская стратегическая разведка
была личной разведкой Сталина. Хотя оперативное руководство ею в сфере НКВД
до войны осуществлялось Берия, вес сколько-нибудь существенные донесения
НКВД (равно как и РУ) направлялись непосредственно на имя Сталина (часто в
два адреса - Сталину и Молотову, в определенных случаях - и другим членам
политбюро ВКП(б). При этом Сталин требовал оригинальные донесения, без
комментария или аналитического обобщения. Как следствие, аналитические
аппараты в НКВД или РУ были слабыми. Как свидетельствуют ветераны, Сталин
оставлял выводы за собой. Составление обобщающих документов не поощрялось
(за исключением РУ, где регулярные сводки принадлежали к принятому штатному
методу работы). Но даже в тех случаях, когда РУ по традиции было обязано
предоставить свои выводы, эта традиция претерпела метаморфозу. 20 марта
1941 г. доклад Ф. Голикова «Высказывания, оргмероприятия и варианты боевых
действий Германии против СССР», который содержал все данные об ожидавшемся
между 15 мая и 15 июня 1941 г. нападении, завершался выводом, что «наиболее
возможным сроком начала действия против СССР будет являться момент после
победы над Англией», а слухи о войне 1941 г. «необходимо рассматривать как
дезинформацию»[1]. Тем самым в противоречии с изложенными разведданными
Голиков следовал хорошо известной ему концепции Сталина.
 В этой связи возникает совсем иной вид дуализма, чем тот, который
обычно применяется при описании советских разведслужб (дуализм НКО и НКВД).
Представляется, что в сталинскую эпоху вся советская разведка вела двойное
существование. Первое ее существование - в той мере, в которой она
использовалась Сталиным. Второе - ее существование в «служебных рамках» тех
ведомств, которые ее вели. В принципе первая функция разведки не
представляет собой ничего неестественного. Наоборот, она в условиях
диктатуры закономерна. Но в данном случае она означала, что диктатор
выбирал из разведданных только то, что представлялось ему нужным для
обоснования уже сложившейся у него концепции. Так произошло не только в
случае с определением срока нападения. В упоминавшемся выше случае
изменения (в сентябре - октябре 1940 г.) определения главного немецкого
удара Сталин приказал произвести это изменение вовсе не на базе данных и
выводов разведки, а по собственному волевому решению.
 Это вовсе не означало недооценки Сталиным разведслужб. Для него
разведка была важным средством, причем он иногда передавал разведорганам не
свойственные им функции политических зондажей (например, поездка Молотова в
1940 г. в Берлин, в ходе которой тот мог и должен был установить подлинные
намерения Гитлера).