Пуля уравняла всех
Широко известно, что в 1937-1938 гг. по приказу высшего руководства СССР советская военная разведка (IV Управление Штаба РККА, позднее — Разведывательное Управление народного комиссариата обороны) была подвергнута жестокому разгрому органами НКВД. Этот факт стал общим для всех многочисленных работ и публикаций, посвященных "сталинскому террору". Причем авторы ограничиваются только перечнем репрессированных руководителей военной разведки и причитаниями о несчастной Красной Армии, лишившейся своих "глаз" и "ушей" в преддверии второй мировой войны, не рассматривая при этом причин, вызвавших репрессии. Между тем даже весьма поверхностный анализ процессов, происходивших внутри Разведупра с начала 30-х гг., позволяет сделать вывод о том, что не все было так однозначно, как кажется на первый взгляд.
Итак, в 1932-1935 гг. советская военная разведка понесла большие потери. И не только от органов НКВД и умелых действий контрразведок враждебных государств. Провал следовал за провалом. Причины их в меньшей степени были случайными, они скрывались внутри самого IV управления. Ни Берзину, ни Артузову так и не удалось поднять дисциплину, добиться соблюдения элементарных требований конспирации, скрупулезного выполнения указаний начальства. "Смена капитанов" добавила ко всем проблемам еще и внутренний раскол.
По сложившейся традиции Урицкий, естественно, привел с собой на новое место работы "своих" людей. Антагонизм между военными (из окружения Урицкого и "берзинцами") и вновь пришедшими чекистами возник сразу же. (Впрочем, он существовал не только в Управлении, но и в целом между РККА и НКВД по стране, поскольку НКВД в лице Особого отдела контролировало армию.) И не только потому, что в военном ведомстве не жаловали чекистов, попадавших в их среду. На взаимоотношения в руководстве Управления оказало влияние и то, что вся стратегическая разведка (первый и второй отделы) стала подчиняться Ф.Я.Карину и О.О.Штейнбрюку. Ближайшие соратники Я.К.Берзина — А.М.Никонов, О.А.Стигга, В.В.Давыдов и Х.И.Салнынь, отдавшие военной разведке многие годы, — были отодвинуты на задний план. Б.Н.Мельников, недавний помощник Берзина, вообще ушел из военной разведки и возглавил службу связи Исполкома Коминтерна (интересно, что человек, которого он сменил в Коминтерне — Александр Абрамов — перешел в IV Управление и получил в свою очередь пост помощника начальника, курировавшего, правда, не восточное, как Мельников, а испанское направление). Другой помощник — В.Х.Таиров — был переведен на дипломатическую работу в Монголию.
Подлили масла в огонь и ноябрьские (1935 г.) присвоения персональных воинских званий. "Пришельцы" — А.Х.Артузов, Ф.Я.Карин, О.О.Штейнбрюк, Л.Н.Захаров-Мейер — получили звания корпусных комиссаров, а А.М.Никонов и О.А.Стигга — только комдивов. Появление недовольства со стороны "коренных" разведупровцев в этой обстановке было неизбежным.
Новый начальник, комкор Семен Урицкий, стал на сторону сотрудников Управления, возражавших против засилья чекистов. Его нельзя назвать новичком в военной разведке, еще в начале 20-х гг., обучаясь в Военной академии, он работал в центральном аппарате, а в 1922-1924 гг. находился в нелегальной командировке в Чехословакии, Франции и Германии. Кроме того, в начале 30-х гг. он в течение года учился в Германии. Как кадровый военный, прослуживший в РККА 19 лет, Урицкий просто не мог стать на сторону сотрудников другого наркомата. Так что противостояние в руководстве Разведупра было неизбежным. Хорошо понимая это, Артузов решил написать своему непосредственному начальнику обстоятельное письмо. (Видимо эпистолярный стиль изложения мыслей он предпочитал другим. Письма Менжинскому и Урицкому, несколько писем наркому Ежову, обстоятельное и подробное письмо Сталину, написанное перед самым арестом, — далеко не полный перечень переписки этой незаурядной личности. Копии данных писем лежали в сейфе его служебного кабинета, во время ареста их изъяли и приобщили к уголовному делу, и они навсегда осели в центральном архиве ФСБ).
Надо отметить, что энергичный Урицкий и по интеллекту, и по характеру, и по манере поведения с подчиненными несколько отличался от своего флегматичного предшественника. Участник мировой и гражданской, провоевавший почти всю войну в кавалерийском седле, он воспринял характерный для некоторой части высшего комсостава РККА грубый и пренебрежительный стиль отношения к подчиненным. И если вначале с приходом в Управление в мае 1935 г. он как-то сдерживался, входя в новую для себя атмосферу, то спустя какое-то время он стал открыто проявлять недостатки своего характера и поведения.
Тактичный и сдержанный Артузов указал ему на это в своем письме: "исключительная усилившаяся резкость с вашей стороны в отношении бывших чекистов". Карину и Штейнбрюку доставалось в первую очередь. Урицкий прекратил обсуждение оперативных вопросов с начальниками двух ведущих отделов. Все руководство с его стороны свелось к написанию резких и обидных резолюций по каждому мелкому упущению и вызовам в свой кабинет для отчитывания и высказывания угроз снять с должности. Подобные солдафонские меры руководства в разведке явно не годились, и Артузов, хорошо понимая это, писал ему в письме: "Лично я считаю, что меры взыскания и внушения необходимы для поднятия нашей работы. Однако без чередования со спокойной, воспитательной, подбадривающей работой они цели не достигают, особенно в разведке (полагаю также и в строевых частях)". Намек на грубость и нетактичность нового начальника был достаточно ясным.
Однако нельзя не отметить следующее. Сталин не мог сразу после ухода Берзина назначить чекиста Артузова начальником Управления. Для этого ему пришлось бы вступить в конфликт с наркомом обороны Ворошиловым, чего вождь явно не хотел. В то же время Урицкий, придя в Управление, довольно быстро понял, что в Разведупре ему отведена неблагодарная роль дурака-начальника при умном заме. С таким положением вещей амбициозный комкор смириться никак не мог. Это и привело к его недоброжелательному отношению к чекистам.
Изменилось отношение Урицкого не только к начальникам первого и второго отделов, но и к Артузову. Как первый заместитель он руководил стратегической разведкой, курируя основные отделы Управления. Но все указания и распоряжения этим отделам отдавались через его голову, и таким образом ас разведки становился заместителем без определенных занятий. Артузов понимал, что тучи над ним и пришедшими с ним людьми сгущаются и старался взять под защиту людей ИНО в Разведупре. До Ворошилова он добраться не мог, нарком никогда не вызывал его, предпочитая получать всю информацию о работе Управления от Урицкого. Поэтому Артузов и написал подробное письмо комкору.
Конечно, Урицкий знал, почему и по чьему приказу появился в Разведупре начальник ИНО с группой сотрудников. Наверняка он был знаком и с постановлением Политбюро от 26 мая 1934 г. И все-таки Артузов еще раз подчеркивает в письме, кем он был послан в военную разведку и под чьим покровительством находится. "Не для того, чтобы искать положения, популярности, выдвижения или еще чего-либо пошли эти товарищи со мной работать в Разведупр. Вот слова тов. Сталина, которые он счел нужным сказать мне, когда посылал меня в Разведупр: "Еще при Ленине в нашей партии завелся порядок, в силу которого коммунист не должен отказываться работать на том посту, который ему предлагается". Я хорошо помню, что это означало, конечно, не только то, что как невоенный человек я не могу занимать вашей должности, но также и то, что я не являюсь Вашим аппаратным замом, а обязан все, что я знаю полезного по работе в ГПУ, полностью передать военной разведке, дополняя, а иногда и поправляя Вас". И, упрекая Урицкого в плохом отношении к нему, Артузов опять упоминает о том, что Сталин хотел видеть его в Разведупре: "Простите меня, но и лично Ваше отношение ко мне не свидетельствует о том, что Вы имеете во мне ближайшего сотрудника, советчика и товарища, каким, я в этом не сомневаюсь, хотел меня видеть в Разведупре тов. Сталин". Намеки на покровительство Сталина были достаточно прозрачны и красноречивы.
Пришлось Артузову защищать в письме и своего товарища по ИНО Штейнбрюка. Очевидно, на одном из совещаний Урицкий намекнул о якобы имевшихся политических подозрениях против корпусного комиссара. Ничего конкретного он не сказал, но в тяжелой обстановке 1936 г., когда шли массовые аресты иностранных коммунистов, находившихся в СССР, таких намеков со стороны начальника Управления по отношению к начальнику отдела, ведущего агентурную разведку против стран Европы, оказалось достаточно чтобы попасть под подозрение. Немец по национальности, бывший офицер австро-венгерского генштаба, член венгерской и германской компартий, он хорошо вписывался в качестве жертвы в бушевавшую на территории Союза вакханалию репрессий, которая сметала лучших представителей коммунистов-эмигрантов.
Артузов считал, что единственной виной Штейнбрюка, (а знал он его много лет, и его мнение можно считать объективным), являлось только медленное продвижение агентурной работы в Германии. Но он тут же замечал, что и у разведупровского ветерана Стигги, тоже работавшего по Германии, успехи по этой стране еще меньше, и что вся экономическая сеть Стигги в Германии либо села, либо перевербована. Очевидно, Артузов за два с половиной года работы в Разведупре так и не понял той атмосферы склок, подсиживаний, интриг, попыток столкнуть вышестоящего, чтобы занять его место, столь характерной для высших эшелонов военного ведомства. Может быть, отсюда и такое искреннее недоумение в конце его подробного письма: "Я думаю, что Вы изменили свое отношение к пришедшим со мной товарищам, Семен Петрович. Для чего? Не пойму. Не хочу думать, что и Вас коснулась атмосфера несколько нездоровых отношений среди многих товарищей к чекистам ... но я думаю, что я привел в Разведупр неплохой народ. Ему не хватает военной школы, у него много недостатков, но он полезен для разведки и не надо от нас избавляться Семен Петрович. Конечно он требует не только холодного административного приказа, но и некоторого терпения". Но здесь бывший начальник ИНО ошибся. Держать дальше "пришельцев" в аппарате военной разведки не собирались, и момент для их изгнания, учитывая изменившуюся с мая 1934 г. политическую обстановку в стране, был выбран удачно. Безусловно, это не являлось личной инициативой Урицкого. Наверняка его поддерживал и нарком обороны, так и не смирившийся с тем, что группу чекистов направили в святая святых военного ведомства. Дни Артузова в Разведупре были сочтены.
Письмо Урицкому написано 20 декабря. А уже через три недели, 11 января 1937 г., по предложению Ворошилова Политбюро принимает решение об освобождении Артузова и Штейнбрюка от работы в Разведупре и направляет их в распоряжение НКВД. Новым замом начальника Управления тем же постановлением назначается старший майор гозбезопасности М.К.Александровский. Начинался 1937 г., обстановка в Европе накалялась, впереди был Мюнхен, и замена аса разведки на человека, ранее не имевшего к ней прямого отношения, но с большим опытом контрразведывательной работы, была весьма показательной — она говорила о планируемой чистке рядов, уничтожении предателей — настоящих, мнимых и потенциальных.
К назначению Александровского начальник Управления не имел никакого отношения. Эта кандидатура обсуждалась на более высоком уровне. Уже после ареста 24 апреля 1938 г. в своих показаниях Урицкий говорил, что назначение Александровского в Разведупр состоялось совершенно помимо него: "Когда я получил согласие Наркома Обороны по увольнению Артузова, он (т.е. Ворошилов) имел ряд переговоров в наркомате Ежова о замене Артузова. Назывались разные кандидатуры, в том числе и Александровского ...".
Вместе с Артузовым, как уже говорилось, обратно в НКВД отправили и Штейнбрюка. Важнейший отдел Разведупра, ведавший агентурной разведкой в Европе, остался без руководителя. Но здесь Урицкому удалось отстоять должность. Из НКВД в первый отдел никого не прислали, и временно исполняющим должность (врид) был назначен сотрудник Управления, ветеран Разведупра полковник С.Л.Узданский. Полковник во главе крупнейшего отдела (пусть даже врид) вместо корпусного комиссара — явление, ставшее обычным для РККА 1937 г., когда более молодые и энергичные командиры среднего звена быстро делали карьеру, занимая генеральские должности. Узданский продержался на этом высоком посту, очевидно, до мая 1937 г., а затем разделил трагическую судьбу Артузова, Штейнбрюка и того же Александровского.
Корпусной комиссар Карин пока удержался на должности начальника 2-го (восточного) отдела. Вряд ли это было заслугой Ворошилова. Если нарком "сдал" Артузова и Штейнбрюка, а иначе, как сдачей, направление в распоряжение НКВД назвать нельзя, то, видимо, он не отстаивал на заседании Политбюро Карина. Скорее всего, причина того, что Карина оставили на должности, объяснялась просто: пока ему как специалисту по Востоку достойной замены в Разведупре не нашлось. Очевидно, это понимал и Сталин, и решил до поры не трогать корпусного комиссара. Несколько месяцев Карин продолжал руководить отделом, но и его судьба была предрешена.
Артузов вернулся в НКВД. Во внешнюю разведку его не пустили, а предоставление ему скромной должности по архивной части можно назвать издевательством для специалиста такого класса. Осознавал ли корпусной комиссар свое положение: что дни его сочтены, что впереди лубянские подвалы и путь в небытие? Вряд ли. За два с половиной года работы в другой системе, в другом ведомстве он отвык от обстановки в своем Наркомате, плохо разбирался в процессах, происходивших на этажах и в подвалах этого страшного здания.
Артузов пытался поговорить с Ежовым, но прорваться в кабинет наркома не смог. Заместитель наркома М.П.Фриновский объяснил ему, что Николай Иванович занят борьбой с троцкистами и времени для бесед у него нет. Поняв достаточно прозрачный намек, Артузов решился написать Ежову. Он послал ему несколько писем, но содержание их всех было связано с громким польским делом, которое в то время раскручивали следователи Лубянки. В конце 1936 г. начались массовые аресты польских коммунистов-эмигрантов, проживающих в СССР. За ними последовали и поляки, участники гражданской войны, занимавшие после ее окончания крупные посты. Арестовали И.С.Уншлихта, С.А.Мессинга, И.И.Сосновского (его Артузов хорошо знал по 1920 г.), сотрудника ИНО В.Ильинича, тоже знакомого Артузову. Обвинение против всех арестованных было стандартным: террор, шпионаж, принадлежность к польской разведке. В делах фигурировали признательные показания. И Фриновский в разговорах с Артузовым упрекал его в том, что тот, будучи начальником КРО и ИНО, проморгал, прозевал, не заметил, не разоблачил и т.д. и т.п.
Артузов не сомневался в том, что "признательные показания" поляков были правдой и что эти люди действительно являлись агентами польской разведки, пробравшимися на руководящие посты в Советском Союзе и успешно работавшими 16 лет под носом у чекистов и у начальника КРО Артузова в пользу панской Польши. В одном из своих писем Ежову он писал: "... Три месяца я переживаю провал нашей польской работы, думаю о его причинах и корнях. Стыжусь, что в разведке дал себя обмануть полякам, которых бил, работая в контрразведке. Глубоко понял, как должен быть недоволен мною и возмущен Сталин, который послал меня в разведывательное управление исправлять работу. Особенно тяжело сознание, что я его подвел перед военными, ведь он надеялся, что я буду сталинским глазом в Разведупре". В свете польского дела Артузов считал, что его правильно выгнали из военной разведки и что это еще мягкое наказание за его просчеты в работе в 20-е годы: "Пока я еще не знал, почему меня сняли из Разведупра. Я написал Сталину письмо (если разрешите, представлю вам копию этого письма), отчет о моей работе в Разведупре. Я думал, что военные меня выперли, пользуясь тем, что Вам, занятому троцкистами, не до меня. Безуспешно я пытался тогда попасть к Вам на прием. После разговора с Фриновским я понял, какое несчастье случилось в НКВД по польской работе, понял свою ответственность, считал, что моя собственная судьба и моя работа — мелочь по сравнению со случившейся бедой, что ЦК поступил со мной чрезвычайно терпеливо ...". Это из того же письма. Вот такую самокритичную оценку давал он своей работе.
Сам Артузов тоже не избежал трагической участи: арест, следствие, "признание" в работе на несколько разведок, скорый суд и пуля в затылок.
После зловещего февральско-мартовского пленума ЦК наступило временное затишье. В НКВД готовились, собирая "компромат" на военных, в военном ведомстве, сжавшись и втянув голову в плечи, ждали очередного удара "карающего меча" пролетариата. Ждали и в Разведупре, отлично понимая, что выгнанные Артузов и Штейнбрюк — это первые ласточки, за которыми последуют многие другие. (Можно себе представить, сколько доносов написали друг на друга представители враждующих лагерей.) Очень неуютно чувствовал себя и начальник Разведупра Урицкий, понимая, что он тоже — ближайший кандидат на вылет из разведки со всеми вытекающими отсюда последствиями. И старался как-то оправдаться, выгородить себя. На одном из партсобраний Разведупра 19 мая он жаловался, может быть и справедливо, поскольку был дилетантом в разведке: "Причины, почему я пришел в Управление, всем известны. Это были причины прорыва. И те люди, которые остались здесь, должны были мне помочь. Я пришел сюда, и здесь были люди, которые мне мало помогали. Разведчики мы все вместе с вами плоховатые ...".
Но весной этого страшного года такие самокритичные выступления уже не помогали. Добиваясь у Ворошилова, а через него и у Сталина изгнания Артузова из Управления, Урицкий рубил сук, на котором сидел. После такого опытного и квалифицированного зама неопытность, некомпетентность и дилетантизм нового руководителя военной разведки выявились в полной мере. Новый зам, чекист Александровский, ничем не мог помочь своему начальнику, будучи таким же дилетантом в разведке, как и Урицкий. Сталин, внимательно следивший за работой военной разведки, хорошо понимал это. Урицкого освободили от руководства Управлением и он сдал дела реабилитировавшему себя в Испании Берзину, получившему орден Ленина и воинское звание армейского комиссара 2-го ранга. Назначение аса разведки Берзина на прежнее место было вполне закономерным. 3 июня он занял свой кабинет в "шоколадном домике", став на короткое время начальником Разведупра. 21 мая на совещании в Разведупре выступил Сталин. Он заявил о том, что "Разведуправление со своим аппаратом попало в руки немцев" и дал установку на роспуск агентурной сети.
2 июня 1937 г. Сталин повторил эту оценку в своем выступлении на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны: "Во всех областях разбили мы буржуазию, только в области разведки оказались битыми как мальчишки, как ребята. Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это слово в широком смысле слова, в смысле бдительности и в узком смысле слова также, в смысле хорошей организации разведки. Наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем. Наша разведка по линии ПУ возглавлялась шпионом Гаем и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно только не для нас. Разведка — это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение. И вот задача состоит в том, чтобы разведку поставить на ноги. Это наши глаза, это наши уши".
11 июня, в день суда над генералами, страна взорвалась яростными митингами, организованными по директиве Сталина. Везде клеймили, проклинали, требовали только расстрела для врагов народа. В воинских частях, штабах и управлениях Наркомата Обороны также проходили "стихийные" митинги, и Разведупр не стал исключением. Так же, как и везде, здесь организовали митинг, так же, как и везде, единогласно приняли резолюцию. Партбюро Управления отчиталось в проделанном мероприятии, послав резолюцию в Главпур. Содержание ее тоже было стандартным: "... Вся эта гнусная шайка фашистских разведчиков сегодня предстала перед пролетарским судом, покрыв себя несмываемым позором и величайшим презрением и проклятьем. Мы, работники Управления, партийные и не партийные большевики, вместе со всеми трудящимися нашей страны требуем самой беспощадной и суровой расправы с фашистскими выродками ...". И после здравицы в честь ЦК ленинской партии, Сталина, Ворошилова шло требование: "Смерть предателям и бандитам, подлым агентам кровавого фашизма".
По имеющимся документам сейчас трудно установить последовательность разгрома центральных управлений Наркомата Обороны. В одном из дел рассекреченного фонда Главпура хранятся протоколы партийных собраний Разведупра. В них десятки фамилий арестованных с их краткими данными. Безусловно, это неполные списки всех арестованных и погибших сотрудников военной разведки, но они дают некоторое представление о потерях Разведупра в 1937 г. 20 человек руководящего состава были арестованы и отправлены на Лубянку, и именно новому начальнику управления пришлось 19 июля докладывать об этом на заседании партбюро. Что чувствовал Берзин, называя шпионами и террористами людей, с которыми проработал многие годы, которых отлично знал и которым полностью доверял? Верил ли он сам этим обвинениям? Догадывался ли, что многолетняя работа с "врагами народа" бросает тень и на него и что его дни сочтены? На все эти вопросы сейчас невозможно ответить.
В отдельных управлениях Наркомата Обороны люди исчезали бесследно. Просто в какой-то день человек не выходил на работу. Из его сейфа изымали документы, кабинет опечатывали, и никто не задавал лишних вопросов. Любопытство не поощрялось, да всем и так все было ясно.
В Разведупре все происходило иначе. Созывали закрытое партсобрание, а членами партии были почти все сотрудники, и называли фамилии всех "врагов народа". Так случилось и 20 июля. В президиуме заседал Берзин со своими ближайшими помощниками Никоновым и Стиггой, сменившим арестованного Узданского на посту начальника 1-го отдела. В зале более 200 пар глаз, устремленных на докладчика. Докладывает секретарь парткома управления Г.Л.Туманян. Повестка дня: "Об исключении из рядов ВКП(б) бывших работников Разведупра, арестованных органами НКВД как враги народа". "Врагов народа" осудили единодушно и протокол собрания отправили секретарю партбюро Наркомата Обороны дивизионному комиссару Снегову.
В числе 20 арестованных оказались уже упомянутые Геккер, Штейнбрюк, Карин, Захаров-Мейер, Узданский, Абрамов-Миров, Александровский, Максимов, а также:
Борович (Розенталь) Лев Александрович, дивизионный комиссар, с 1935 г. — зам. начальника 2-го отдела Разведупра, резидент военной разведки в Шанхае;
Боговой Василий Григорьевич, комбриг, с 20 января 1935 г. — начальник 4-го отдела Разведупра, с 4 февраля 1936 г. — начальник 5-го отдела;
Мазалов Алексей Антонович, полковник, с 20 июля 1935 г. — зам. начальника 1-го отдела Разведупра, с 28 апреля 1937 г. находился в распоряжении Управления по командному и начальствующему составу РККА;
Иодловский Александр Максимилианович, полковник, в 1935-1937 гг. занимался разведработой в Берлине;
Юревич Леонард Антонович, полковой комиссар, член компартии с 1918 г., сотрудник Разведупра с 1919 г., находился в распоряжении Разведупра;
Залесская Софья Александровна, занималась нелегальной работой в Чехословакии, Германии, Польше и других странах, в 1933 г. награждена орденом Красного Знамени, находилась в распоряжении Разведупра;
Асков Аркадий Борисович (*), полковой комиссар, член компартии с 1918 г., в Разведупре с 1923 г., находился в распоряжении Разведупра;
Полуэктов-Прозоров Александр Иванович, сотрудник Разведупра, майор;
Семенов Григорий Иванович (псевдоним — Андрей), анархо-коммунист в 1906-1915 гг., эсер в 1915-1921 гг., с 1921 г. — в ВКП(б), с 1919 г. — в РККА, сотрудник Разведупра, в 1927 г. — советник Военной комиссии ЦК КПК, в дальнейшем занимался разведывательной работой в Маньчжурии и Испании.
Далее
