Последний бой и гибель броненосца «Адмирал Ушаков»
Часов около шести утра, 15 мая, как раз в то время, когда «Читозе» быстро настигал нас и мы готовились к бою с ним, на шканцах «Ушакова» была совершена в высшей
пеня тяжелая церемония погребения в море наших вчерашних покойников.
Сначала старший офицер предполагал предать морю их еда как следует, то есть зашив в парусину и т. п., но теперь обстоятельства принудили все это упростить и ускорить.
Убитые были вынесены и положены на шканцах — все четверо рядом, прикрытые родным, многострадальным Андреевским флагом.
Судовой наш священник о. Иона, бледный и взволнованный, дрожащим голосом прочел необходимые молитвы, посыпал трупы горстью песка, и затем матросы, одного за другим, сбросили в море своих недавних товарищей.
Грузно ударились о воду четыре тела и затем, увлекаемые привязанными к ногам тяжелыми балластинами, исчезли в пучине моря...
Кстати, скажу несколько слов о нашем милом «ушаковском» батюшке. Еще далеко не старый человек, всегда являвший собою образец и воплощение скромности, доброты и кротости, отец Иона во время боя приносил огромную пользу.
Дело в том, что, бывши в молодости фельдшером в одном из стрелковых полков, он не утратил своих медицинских познаний и во время сражений делил труды с нашим доктором и фельдшером...
Продержавшись часа три на принятом курсе, Миклуха решил, что так как не видно вокруг ни одного дымка неприятельских разведчиков, повернуть в полдень... к Корейскому берегу и затем, по мере возможности, ложиться на Владивосток.
Между 10 и 11 часами слева, издалека и очень слабо, были слышны звуки пальбы, скоро смолкнувшей...
В начале третьего часа сигнальщик с марса передал, что справа показался дым. Повернули влево, но там скоро по носу снова вырос дымок, низко расстилавшийся над водой...
Опять повернули мы в сторону, не помню уж в какую, но только с этого момента «Ушаков» стал метаться как в агонии, всюду натыкаясь на дым или отдаленный рангоут...
Около трех часов дня над горизонтом... показалось несколько дымков, и скоро в бинокль стали видны рангоуты шести идущих в кильватер больших кораблей...
Скоро у нас было замечено, что два корабля отделились от эскадры и направились к нам.
Было приказано изготовиться к бою, но так как в окончательном исходе последнего не могло быть никаких сомнений, то Миклуха, призвав на мостик минного офицера
Б. К. Жданова, велел ему изготовить ко взрыву, на случай надобности, трубы кингстонов и циркуляционной помпы.
Команде же дано было распоряжение выбросить с мостика, по возможности, все горючее: лишнее дерево, парусину койки и т. п. — и оставить одни лишь пробковые матрацы.
Из маневрирования японцев, еще до начала боя, было ясно, что они, рассчитывая на свою, вдвое преобладающую над нами, скорость, хотят обойти нас таким образом, чтобы солнце взять себе за спину и тем лишить нас возможности хорошо целиться против ослепляющего света... Понимая наше стремление — сблизиться с ними на дистанцию нашего действительного обстрела, не желали, видимо, подставлять себя под наши 10-дюймовые бомбы... Для этого, заметив, что «Ушаков» ворочает вправо и начинает к ним приближаться, головной крейсер «Йвате» тотчас же уклонялся также вправо, а «Якумо» принимался громить нас всем своим бортом.
А как только «Ивате» становился на желаемое и выгодное для него удаление, то же самое проделывал «Якумо» и под прикрытием огня «Ивате» приходил ему в кильватер...
На этот раз в боевой рубке было уже не много народа, и я весь бой провел там, вместе с командиром и штурманом.
Не будь я 15 мая в рубке, мне, конечно, не пришлось бы писать этих строк[Если верить сведениям центрального справочного бюро о военнопленных, помещенным в «Иллюстрированной летописи русско-японской войны» (Выпуск XVIII. — С.-Пб., 1905), то автор этих записок Николай Дмитриев умер в Японии.] ибо уцелеть на открытом мостике не было никакой возможности: там буквально все сметалось градом осколков.
Минут около десяти японцы, несмотря на всю легкость для них стрельбы в нас, не могли пристреляться, и их снаряды, по большей части 3-дюймовые, давали часто недолеты, хотя и ложились довольно близко от борта.
Затем пошла небольшая серия перелетов, а за ними огонь неприятеля стал до такой степени прицельным и метким, что каждый залп приносил нам все новые и новые разрушения.
После нескольких выстрелов гидравлическая горизонтальная наводка носовой башни прекратилась, вероятно, произошла какая-нибудь поломка в частях машинки, и без того расшатанной непрерывной стрельбой.
Стали вращать башню вручную, но это было настолько трудно при явившемся на правый борт небольшом крене, что стрельба этой башни замедлилась и стала малодействительной. Кормовая же башня работала вполне исправно до самого конца.
Что касается огня батареи, то его, временами, приходилось совершенно прекращать за полной его бесполезностью, т. к. дистанция боя все время значительно превосходила дальность поражения 120-мм пушек.
Кроме того, минут через 20 после начала боя было разбито правое, носовое, 120-мм орудие, а несколькими последовательно попавшими в батарею неприятельскими снарядами был произведен взрыв трех беседок с 120 патронами, вследствие чего начался сильный пожар.
Этими же снарядами и взрывом беседок были произведены большие разрушения на правой стороне батареи, да и левая ее сторона была вся завалена кусками и обломками от разбитой динамо-машины и развороченного камбуза.
Местами попадались залитые кровью и изуродованные до неузнаваемости трупы убитых матросов.
Через полчаса пальбы огонь обоих неприятельских крейсеров, сосредоточенный на сильно уже подбитом «Ушакове», был ужасен по своим результатам. Кроме пожара в батарее от взрыва снаряда в жилой палубе загорелась обшивка борта и рундуки с командными вещами.
К концу получасового боя нашим броненосцем были поручены следующие повреждения, вдобавок ко вчерашним: 8-дюймовым снарядом была произведена большая пробоина по ватерлинии под носовой башней, несколько пробоин... По всему борту, и наконец, огромное отверстие в борту было сделано под кают-компанией снарядом, взрыв которого был ужасен по своей силе.
После перечисленных разрушений «Ушаков» быстро накренился на правый борт настолько сильно, что стрельба из башен стала недействительна вследствие уменьшения дальности, а затем и полной невозможности вращать башни против крена.
При таких условиях командир, видя бесполезность дальнейшей стрельбы и использовав всю боевую способность своего корабля, приказал потопить «Ушакова».
Были открыты кингстоны, затоплены бомбовые погреба и подорвана труба циркуляционной помпы в машинном отделении.
Машины были застопорены, стрельба была прекращена, и людям было приказано выходить наверх и бросаться за борт, пользуясь имеемыми под руками спасательными
средствами.
Все наши шлюпки были избиты снарядами и осколками и вдобавок к матрацам и пробковым поясам могли служить лишь... большие спасательные круги, подымавшие на себе до тридцати человек...
Вплоть до самого прекращения огня простояли на площадке, у дальномеров, мичманы Сипягин и Транзе с помогавшими им сигнальщиками... среди вихря проносившихся вокруг осколков.
Едва успел я крикнуть дальномерщикам, что они больше не нужны и чтобы уходили вниз, как снаряд, разорвавшийся у основания боевой рубки, вдребезги разбил оба дальномера, снес стоявший на марсе пулемет и наповал убил последнего из спускавшихся с площадки — сигнальщика Плаксина, тело которого кровавой массой упало на мостик, около самой рубки. Когда почти вся команда была уже в воде, на мостик пришел старший офицер доложить командиру о том, что вода быстро прибывает и что «Ушаков» через самое короткое время перевернется.
Никогда не забуду я спокойствия и полного самообладания, с каким держал себя в это время А. А. Мусатов.
В кителе, с надетой поверх портупеей, с револьвером на боку, самым невозмутимым голосом отдавал он с мостика какие-то приказания плававшей за бортом команде и затем так же спокойно доложил командиру о положении судна.
В это время в рубке находились кроме командира еще наш старший штурман и я.
Простившись со всеми, снял я сапоги и тужурку, пробежал под свист осколков по мостику и, миновав несколько изуродованных трупов, благополучно спустился на ют.
Здесь у кормовой башни в последний раз увидел я своего дорогого товарища Бориса Константиновича Жданова, погибшего с кораблем, и, как мы, все его соплаватели, думаем, погибшего нарочно, по своей воле.
Как раз в это время снова раздался страшный взрыв снаряда под кормовой башней, и «Ушаков» начал крениться еще быстрее. Спустившись за борт, я с огромными усилия отплыл от гибнувшего броненосца, точно притягивавшего меня к себе.
Минуты через три после этого совершенно избитый корабль лег совсем на правый борт, перевернулся кверху килем, а затем, кормой книзу, пошел ко дну...
И пока не скрылся под водой последний край тарана, японцы ожесточенно добивали своего маленького строптивого врага, гордо отвергшего их позорное предложение о
сдаче.
Это ожесточение в последние минуты, впрочем, можно объяснить тем, что пропала надежда на привод в Японию лишнего трофея, в получении которого никто на крейсерах, как говорили потом нам офицеры, после сдачи Небогатова, не сомневался.
II неудивительно, что, видя перед собой до конца развевающийся, точно дразнящий их, Андреевский флаг, японцы старались выместить злобу на виновниках своей неудачи, осыпая беспомощно плавающих в воде людей жестокой шрапнелью, для чего крейсера, видя гибель «Ушакова», приблизились кабельтовых до 40. И много, много страшных сцен разыгралось на воде за эти последние минуты.
Ежесекундно то в одном, то в другом месте разрывались снаряды, и места их разрыва окрашивались кровью.
Один же из снарядов попал в центр большого пробкового круга, на котором держалось около двадцати человек. К счастью своему, я не был свидетелем этого ужасного попадания, но видевшие его говорят, что взрыв этот был совершенно красного цвета и сопровождался целым фонтаном рук, ног, голов и других частей двух десятков изорванных человеческих тел.
Да и кроме этого случая много людей было перебито по отдельности. Некоторые были высоко подброшены взрывами снарядов, но уцелели.
На себе я испытал крайне неприятное и резкое ощущение от близкого разрыва снарядов, передающееся в воде и с силой ударяющее по животу и ногам.
В момент погружения «Ушакова» внутри броненосца произошел еще взрыв, не знаю чего именно и не отличавшийся большой силой.
В этот день хотя и не было свежего ветра, но зыбь в море развело очень крупную, и очутившиеся в воде триста человек то большими группами вскидывались на вершину одной огромной волны, то разбрасывались ею же в разные стороны.
И многие, расставшись так случайно, более уже не встречались.
Крейсера неприятеля, бывшие от нас на расстоянии 4-5 миль, с воды были еле приметны на горизонте.
Казалось, что они или удаляются, бросив нас на произвол судьбы, или стоят на месте, но что спасать утонувших они не намерены.
И действительно, не менее как через час стали она нам приближаться, затем снова остановились на полпути как бы в раздумье, и уже потом подошли близко, спусти по две шлюпки и стали вытаскивать из воды плавающих, измученных людей.
А за это время немало народу выбилось из сил, окоченело и погибло. Некоторые же, дойдя до полного изнеможения и видя, что крейсера не подходят, впадали в отчаяние и, отвязывая и бросая свои пояса, тонули, чтобы не мучиться долго и напрасно. Вода, сначала казавшаяся довольно теплой, с течением времени становилась холоднее, и этот холод погубил тех, у кого сердце не было вполне исправно и здорово.
Долгое время держался я на одном бревне с нашим старшим боцманом Тройницыным.
Левым локтем он опирался на бревно и держал перед собой крепко зажатый в застывших пальцах образок, а правой усиленно греб и лишь от времени до времени осенял себя крестным знамением.
Большого роста, сильный мужчина, Тройницын под конец так окоченел, что одно время хотел уже бросить свой пояс и тонуть.
Мне пришлось его уговаривать, поддерживая бодрость надеждой на скорую помощь.
Находясь недалеко уже от наветренного борта крейсера «Ивате», я был разлучен с боцманом набежавшей большой волной, которая как щепки разбросала нас в разные стороны, и оказалось, что Тройницына она удачно поднесла к шлюпке, на которую его и приняли японцы. Мне же еще пришлось пережить очень и очень скверные минуты, заставившие и меня тоже подумать об оставлении пояса и о скорейшем потоплении себя, и лишь то обстоятельство, что тесьма пояса была затянута на спине узлом, которого я не мог распутать, не дало мне исполнить своего намерения.
Крейсер, от которого я был, казалось, так близко, 4 ясно различал лица людей на палубе, относило лагом по во не гораздо скорее, чем подвигался вперед я сам.
Одна за другой ушли две шлюпки, не обращая на меня никакого внимания, да может быть и не замечая меня среди плавающих брошенных коек, анкерков и разных облом
А между тем солнце село, начало темнеть, а силы с каждой минутой все убывали и убывали...
До вот от правого борта крейсера отвалила еще одна шлюпка, я направился к ней, и как раз в эту минуту страшен судорога свела мне правую ногу, а шлюпка, не видя меня занялась подбиранием бывших на ее пути людей.
Растирая левой ногой сведенную правую, работая руками из последних сил и видя, что все же ни на йоту не приблизился к японскому барказу, я пришел в полное отчаяние... И вдруг в этот ужасный миг я услышал голос, кричавший мне со шлюпки:
Держитесь, ваше благородие, сейчас подойдем к вам.
Оказалось, что это меня заметил в воде мой старый соплаватель, еще по Черному морю, матрос Петрухин, который в это время что-то усиленно объяснял рулевому японцу, жестикулируя и указывая на меня.
И действительно, шлюпка, бывшая от меня всего лишь в нескольких саженях, которых я не в силах был преодолеть, тотчас же подошла, и стоявший на баке матрос подал мне крюк.
Я ухватился за него, но подняться не мог, так как силы сразу совершенно оставили меня, голова закружилась, и меня затем уже, в почти бессознательном состоянии, вытащили за руки на шлюпку Петрухин и боцман Митрюков...
...Хочу еще упомянуть о судьбе своих погибших сослуживцев, как пришлось слышать рассказы очевидцев их последних минут.
По их словам, командир наш В. Н. Миклуха бросился в воду с мостика в последний момент, когда «Ушаков» уже опрокидывался.
Затем его видели в воде со спасательным поясом, но лежащим на спине и вероятно уже мертвым, так как плавать на спине тогда не было никакой возможности — огромная зыбь заливала с головой и заставляла захлебываться.
Кто-то из наших матросов видел потом Владимира Николаевича около японской шлюпки, на которую якобы японцы его не взяли за неимением места.
По словам же японских газет, отдавших должное доблестному поступку командира «Ушакова», не сдавшего своего корабля сильнейшему врагу, Миклуха сам отказался 0т помощи и указал на гибнувшего рядом матроса.
Как бы то ни было, но покойный Миклуха так и кончил свою жизнь, как резко отличался от прочих командиров третьей эскадры.
Не спасся и старший офицер, наш симпатичный Александр Александрович Мусатов. Простившись с ним в боевой рубке, я уже не встречал его более, и лишь из рассказа бывшего поблизости от него матроса Макарова узнали мы об его последних минутах.
Макаров говорил, что А. А. из рубки прошел к барказу, который хотя и был разбит, но все же мог оказать поддержку в воде, но когда «Ушаков» лег совсем на бок, барказ повалился и придавил собою Мусатова.
Затем, по словам того же матроса, несчастный А. А. тщетно старался вытащить из кобуры револьвер, чтобы покончить с собою, но в этот момент броненосец перевернулся Макаров очутился в воде, и когда потом всплыл, то старшего офицера уже более не видел, как не видел его и никто из команды.
...Неизвестно, как погиб наш общий любимец, минный офицер, лейтенант Борис Константинович Жданов.
Это был прекраснейший офицер и человек с высшей степени прямыми, честными и твердыми взглядами и принципами.
— Я в плену не буду, — не раз говорил он на походе, и наше общее убеждение, что гордый Борис Константинович исполнил свое намерение и не захотел пережить своего корабля, а погиб вместе с ним.
Про него говорят разно. Один матрос видел, что Жданов хотел броситься за борт с анкерком в руках; другой же утверждает, что перед самым потоплением корабля он сошел по трапу вниз.
Кроме перечисленных офицеров погибли еще: наш младший механик Трубицын, прапорщик Зорич и комиссар Михеев. А из числа кондукторов не вынесли холода и умерли на воде Марулович, Звягин и Федоров. Потери среди матросов достигли 83 человек, так что всего с «Ушаковым» унесено 93 человеческих жизни...
Чтобы не быть в своем рассказе односторонним, я привожу здесь выдержку из японских газет, которая, вкратце, описывает наш бой таким образом: «Около 10 часов утра эскадра Небогатова сдалась, ушел один лишь «Изумруд». «Ивате» бросился его преследовать, но адмирал Того сделал ему сигнал остановиться, вероятно, потому, что, считая скорость «Изумруда» в 22 с половиною узла, находил преследование крейсером в 20 узлов бесполезным.
С 10 часов утра и до 3 час. дня японцы занимались необходимыми подробностями приема кораблей Небогатова, после чего они отправились на юг.
Того имел при себе две главных эскадры: четыре броненосца с «Нисином» и «Касугой» и шесть броненосных крейсеров адмирала Камимуры.
Вскоре японские корабли заметили дым парохода, в котором они признали русский броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков».
Последний, заметив их дым, направился сначала к японцам, приняв их, вероятно, за эскадру Небогатова, но, увидев свою ошибку, повернул и стал уходить полным ходом.
На расстоянии десяти тысяч метров японцы сделали ему сигнал «сдаться» и прибавили, что Небогатов уже сдался.
«Ушаков» поднял до половины ответ, но спустил его раньше, чем японцы могли разобрать что-либо, и открыл огонь.
Тогда японские крейсера стали отвечать и через 30 минут потопили русский корабль.
После этого крейсера поспешили на место гибели «Ушакова», причем «Ивате» подобрал 182 человека, из которых двое (механик Яковлев и матрос Клыков) немедленно умерли. «Якумо» же спас около 146 человек. Весь экипаж «Ушакова» состоял из 422 человек, из которых около ста погибло...
«Ушаков» имел 4 10-дюйм. пушки и был расстреливаем восемью 8-дюйм. орудиями.
Один из снарядов «Ушакова» ударил в «Ивате» и на несколько минут охватил его огнем».
Эта выдержка была напечатана на французском языке в одной из газет и рисует дело почти совершенно так, как оно описано у меня.
