Потом он допустил роковую ошибку, приказав Гаю установить точные данные о 
происшествии и сообщить о результатах дежурному офицеру в Лондон. Гай приступил к 
делу с напускной добросовестностью. Я слышал урывками его доклад по телефону. «Нет, 
мне нечего добавить к тому, что я сказал... Не хотите же вы, чтобы я фальсифицировал 
показания, не правда ли? Повторить?.. В районе Хартфорда видели спускающиеся парашюты 
в количестве от восьмидесяти до нуля... Нет, я не могу определить достоверности сообщений 
разных свидетелей. От восьмидесяти до нуля. Вы поняли? Я позвоню вам еще раз, если 
понадобится. До свидания». Торжествуя, Гай пошел докладывать. «Не знаю, что я смогу 
сделать, если поднимусь, — сказал Питерс, — но я, конечно, должен взять командование на 
себя».
Прошел час или два, но больше ничего не случилось. Бельгийцы печально разобрали 
свои «льюисы», и мы пошли спать. Все следующее утро Гай висел на телефоне, 
распространяя веселые новости. Оказывается, дежурный офицер поднял своего начальника, 
а тот связался с военным министерством. Восточный военный округ был поднят на ноги, и 
на рассвете его бронечасти заняли позиции по боевому расписанию. Гай высказал ряд 
предположений относительно того, во что все это обошлось. Следует заметить, что цифру 
«нуль» назвал ему накануне вечером я, цифра же «восемьдесят» исходила, по-видимому, от 
самого Гая. Мы оба ошиблись. Сбросили всего один парашют. Прикрепленный к мине, он 
безобидно повис на дереве, и мина не взорвалась. Быстро летели летние дни, а каких-либо 
четких директив из Лондона не поступало. Капитан 3 ранга все больше мрачнел и стал еще 
более неразговорчивым и скрытным. Сначала я думал, что его беспокоит экзема, но потом до 
меня стали доходить слухи о переменах, о которых официально нам так и не объявили. А 
произошло вот что. Секцию «Д» выделили из СИС и реорганизовали, передав в ведение 
министра по вопросам экономической войны доктора Дальтона. Гранд ушел, его место занял 
Фрэнк Нельсон, бизнесмен, лишенный чувства юмора, чьи способности мне так и не 
представилось возможности оценить. После посещения Брикендонбери Колином Габбинсом 
(в 1939 году был помощником начальника разведывательного управления военного 
министерства. — Прим. авт.) и группой свежевыбритых офицеров, которые лаяли друг на 
друга и на нас, Питерс впал в глубокую депрессию. Мы не удивились, когда однажды утром 
он вызвал Гая и меня и сообщил, что провел весь прошлый вечер за составлением рапорта об 
отставке. Он говорил это с печалью в голосе, как бы сознавая свое поражение и проявленное 
к нему невнимание. Затем, воспрянув духом, он заговорил увереннее, и впервые за многие 
дни его лицо озарила очаровательная улыбка. Он был явно счастлив вернуться к своим 
суденышкам после короткого крещения политическим огнем. Отставку Питерса приняли без 
осложнений. Мы начали равнодушно расформировывать наше заведение. Шаги, 
предпринятые в целях конспирации, сохранились в моей памяти смутно. Мы должны были 
запрятать наших слушателей куда-нибудь подальше для использования в будущем. Позже я 
узнал, что, кроме Вернера, по меньшей мере еще двое из них погибли. Одного милого 
радиста-норвежца немцы поймали и расстреляли сразу же после его возвращения в 
Норвегию. Другого, лучшего слушателя из бельгийской группы, сбросили на парашюте в 
Бельгии. Парашют зацепился за шасси самолета, и на огромной скорости бельгиец потерял 
сознание и задохнулся.
Томми Харрис покинул нас, глубоко возмущенный. Вскоре он нашел свое настоящее 
место и стал ценным сотрудником в МИ-5. Мы с Гаем прибыли в новый центр управления 
специальных операций на Бейкер-стрит, 64. Позже он стал известен (или печально известен, 
в зависимости от точки зрения) просто как Бейкер-стрит. В связи с новыми задачами 
появилось много новых лиц. Людей набирали среди банкиров, юристов и крупных 
бизнесменов. Угнетающе ощущалось отсутствие прежних коллег. Нельсон проводил чистку 
весьма тщательно. Ему охотно помогали некоторые старшие сотрудники СИС, особенно 
Клод Дэнси и Дэвид Бойл, о которых речь пойдет позже. Они были полны решимости 
«изжить», не только Гранда, но и всех его ближайших соратников.
Чистка подошла вплотную и ко мне, но на мне и прекратилась. Навестив меня 
однажды вечером, Гай был необычно молчалив. В конце концов выяснилось, что он пал 
«жертвой бюрократической интриги». Его уволили. Естественно было предположить, что 
мои собственные дни, а может, и часы тоже сочтены, и Гай, очевидно, ожидал меня в 
товарищи по несчастью. Но па следующий месяц и месяц спустя я по-прежнему получал 
конверты с жалованьем. Управление специальных операций, видимо, во мне нуждалось, а 
возможно, я был слишком незначительной фигурой, чтобы почтить меня увольнением. Гай 
не унывал. Он вскоре нашел желанное убежище в министерстве информации и даже начал с 
презрением поговаривать о моей затянувшейся связи с «выгребной ямой» (начальные буквы 
английского выражения «Slop and offal», означавшего «выгребная яма», совпадают с 
начальными буквами английского названия УСО — Special Operations . — Прим. пер.).
 
ГЛАВА II.
 
РАБОТА В УПРАВЛЕНИИ СПЕЦИАЛЬНЫХ ОПЕРАЦИЙ.
 
Провал нашего первого учебного заведения подействовал на меня угнетающе, но это 
принесло мне известную выгоду, поскольку я вернулся в Лондон, где почувствовал себя, по 
крайней мере, ближе к коридорам власти и источникам больших решений. Практически же 
непосредственной пользы от этого мне было мало. У меня не оказалось никаких конкретных 
обязанностей, и потому я не мог претендовать на рабочее место. Я слонялся по учреждению 
на Бейкер-стрит, стараясь запомнить новые лица и сколько-нибудь связно представить себе 
организационную структуру УСО. Это было самой трудной задачей в то время. Все казались 
очень занятыми, даже если только передвигали мебель. В обстановке столь бурной 
деятельности меня тяготило безделье. Такая ситуация напоминала мне прием с коктейлем, 
где все друг друга знают, а ты — никого.
В то время это казалось неправдоподобным, но фактически я был свидетелем 
родовых мук будущей внушительной организации. И если я описал первые дни ее 
существования так, как воспринимал все это тогда, в несколько легкомысленном стиле, то, 
по-видимому, такой стиль объясним. В период между войнами разведывательная служба 
пользовалась мифическим престижем, однако этот миф не имел реального основания. К 
такому заявлению многие могут отнестись с недоверием, тем более что на этот счет не 
опубликовано никаких материалов. Но разве это более невероятно, чем известный случай, 
когда британский флот, тоже пользовавшийся престижем, будучи послан в Александрию, 
чтобы отпугнуть Муссолини от Абиссинии, оказался не в состоянии что-либо сделать, 
потому что не имел снарядов? А правда заключалась в том, что секретная служба, так же как 
и вооруженные силы Англии, потихоньку увядала. Помимо финансовых проблем мало 
внимания уделялось укомплектованию службы и ее организации. Если в армии задавали тон 
офицеры, которые спустя двадцать с лишним лет после сражения при Камбре (в сражении 
при Камбре 20—30 ноября 1917 года впервые в истории в массовом количестве были 
применены танки. — Прим. авт.) все еще считали конницу главной ударной силой, то в 
секретной службе (лишь потому, что ее начальником был адмирал) оказалось полно людей, 
просто-напросто не нужных флоту. Нельзя особенно осуждать за это адмирала Синклера 
(начальник разведки ВМС до 1921 года. Начальник СИС с 1936 года и до своей смерти в 
ноябре 1939 года. — Прим. авт.), так как, вынужденный рассчитывать только на свои весьма 
скромные ресурсы, он, естественно, подбирал подчиненных из тех кругов, которые знал 
лучше.
Что касается системы и организации, то их фактически не было. Когда под влиянием 
страхов, навеянных «пятой колонной» в Испании, понимание потенциального значения 
тайных операций начало проникать и в так называемую британскую военную мысль, 
результатом явилась лишь жалкая импровизация. Скептически настроенной СИС была 
придана секция «Д», в задачу которой входило планировать шумные акты отчаянной 
храбрости. В то же время тема «черной пропаганды» (подпольная, или подрывная, 
пропаганда. — Прим. авт.) стала игрушкой в руках ряда смежных государственных 
организаций, которые метались в потемках, мешая друг другу. Неудивительно поэтому, что в 
первые годы войны результаты были минимальными. Дабы не подумали, что я 
преувеличиваю, приведу выдержку из книги полковника Бикэма Суит-Эскота, одного из 
самых способных и восприимчивых офицеров, прослужившего в УСО всю войну.
«Перечень наших достижений (летом 1940 года) был невнушительным. На нашем 
счету было всего лишь несколько успешных операций. Была у нас даже некоторая, с 
позволения сказать, организация на Балканах, но даже там нам не удалось достичь чего-либо 
выдающегося... Попытки подрывных действий на Балканах вызывали лишь раздражение у 
нашего министерства иностранных дел. Что касается Западной Европы, то в силу ряда 
объективных причин наши успехи были просто плачевными, так как между Балканами и Ла-
Маншем мы не имели ни одного агента. Странно, но факт».
Таков был фон, на котором происходили перемены, описанные в предыдущей главе. 
Впрочем, это была лишь малая частица обширной программы реформ. В июле 1940 года 
Черчилль предложил министру экономической войны доктору Дальтону взять на себя 
ответственность за все тайные операции против врага. Реализуя это поручение, Дальтон 
создал организацию, которую назвал управлением специальных операций. Первоначально 
оно было разделено на три отдела: СО-1 — для «черной пропаганды», СО-2 — для саботажа 
и диверсий и СО-3 — для планирования. СО-1 впоследствии переименовали в управление 
политической войны, а СО-2 получил название, принадлежавшее первоначально всей 
организации, то есть УСО. Для краткости я буду называть их в дальнейшем УПВ и УСО, 
хотя некоторые описываемые события происходили до изменения наименований. СО-3 
можно больше не упоминать, поскольку эта организация очень скоро потонула в бумагах 
собственного производства и бесславно закончила свое существование.
Я уже начал было удивляться, сколько же можно получать деньги не работая, как 
вдруг меня вызвал к себе Колин Габбинс. Наряду с другими обязанностями ему поручили 
подготовить учебную программу. Он, видимо, слышал мою фамилию в связи с неудавшимся 
опытом в Брикендонбери. Габбинс к концу войны стал весьма известной личностью, и мне 
приятно думать, что на той первой беседе я распознал в нем человека с будущим. Все в его 
кабинете свидетельствовало об энергии хозяина. Говорил Габбинс кратко, дружеским, 
благожелательным тоном. Один мой друг прозвал Габбинса Вилли Вихрь — по имени героя 
популярного комикса того времени.
Габбинс начал с того, что спросил, разбираюсь ли я в политической пропаганде. 
Догадываясь, что Габбинс любит односложные ответы, я ответил: «Да». Затем он сообщил, 
что намечается создать новое учебное заведение большого масштаба. Там будут 
организованы курсы для подрывников, радистов и так далее. Кроме того, Габбинс собирался 
создать центральные курсы для обучения общим методам саботажа и подрывной 
деятельности. Одним из таких методов являлась подрывная пропаганда, и Габбинс 
подыскивал подходящего преподавателя. Габбинс предложил мне подготовить проект 
программы по этому предмету. Проводив меня до двери, он сказал: «Сделайте ее покороче».
Приступив к составлению программы, я понял, что мои познания в области 
подрывной пропаганды оставляют желать много лучшего. У меня не было 
непосредственного опыта работы в современной рекламе, и я не знал ее методов, которые 
широко применяются в пропаганде. За несколько лет журналистской деятельности я 
научился лишь сообщать о происходящем, а это нередко роковая ошибка в работе 
пропагандиста, задача которого — убеждать. Я пытался утешить себя мыслью о том, что мир 
видел немало хороших пропагандистов, которые ровно ничего не смыслили в методах 
рекламы, скажем, таких товаров, как мыло. Однако все это было неубедительно, ж я взял на 
себя труд проконсультироваться с некоторыми своими друзьями из мира рекламы. Вскоре я 
набрался столько знаний об основных принципах рекламы, что мог бы прочитать об этом 
несколько лекций. А главное, я установил, что на работников рекламы можно полагаться 
лишь в двух вопросах: во-первых, когда они предостерегают вас от этого занятия и, во-
вторых, когда они самым подробным образом распространяются о грязных методах своей 
работы.
Через несколько дней у меня в руках оказалось достаточно материала, чтобы 
приступить к составлению проекта программы, нужной Габбинсу. Для большей 
убедительности я решил привести примеры из области европейской политики, и в 
особенности политики фашизма. Я сжал проект до полутора страниц обыкновенной писчей 
бумаги и доложил Габбинсу по телефону, что документ готов. Через пять минут он позвонил 
мне сам, сообщив, что в тот же вечер созывает совещание в кабинете у Чарльза Хэмбро (во 
время войны Черчилль назначал своих друзей из Сити на высокие посты в УСО и СИС, в том 
числе он не забыл и своего банкира Чарльза Хэмбро, который возглавлял УСО в 1942—1943 
годах. — Прим. авт.) для обсуждения проекта. Это было для меня первое реальное дело в 
английской разведке после падения Франции.
Габбинс привел на совещание нескольких сотрудников из своего аппарата. Хэмбро 
приветствовал нас в свойственной ему располагающей манере, так что мы почувствовали 
себя непринужденно. Он взял составленную мною бумагу и зачитал ее вслух, медленно и 
вдумчиво. Закончив, заметил, что это разумный документ. Сотрудники Габбинса, как по 
команде, с серьезным видом закивали в знак согласия. У них был вид привыкших к 
беспрекословному повиновению военных. К моему удивлению, Габбинс весело улыбнулся. 
«Именно то, что я хотел, — сказал он, подчеркивая слова. — Именно то... Что вы скажете, 
Чарльз?» Хэмбро ничего конкретного не ответил: возможно, он думал совсем о другом. «Вот 
и составьте эту программу»,— предложил мне Габбинс. На этом совещание закончилось.
Теперь у меня были конкретные обязанности, что давало мне право на рабочее место 
в учреждении Габбинса. Я стал работать не в доме номер 64, а выше по Бейкер-стрит, в 
сторону Риджентс-парка. Я приступил к составлению программы, расширяя свои черновые 
наброски до объема полных лекций. И все же я не был счастлив. Новую школу 
предполагалось разместить в Бьюли в Хэмпшире, далеко от Лондона. Такое расстояние 
очень мешало бы реализации других моих целей. Порой хотелось бросить все это дело, но 
меня останавливали два соображения. Во-первых, необходимо было сохранить свое 
положение в секретном мире, куда я получил доступ. Глупо было бы увольняться, пока не 
появилась ясная перспектива другой работы в этом же мире. Во-вторых, лишние знания 
никогда не помешают, и я ничего не потеряю, если узнаю, что делается в широко 
разветвленной сети учебных заведений управления специальных операций. Я решил 
остаться, пока не подвернется что-нибудь более стоящее.
Я не сомневался, что руководство учебных заведений отпустит меня, когда я захочу. Я 
знал, что лектор из меня получится никудышный. Дело в том, что с четырехлетнего возраста 
у меня появилось заикание, иногда я мог с ним справиться, иногда нет. Кроме того, меня 
мучили сомнения относительно содержания моего лекционного курса. Перспектива говорить 
о политической подрывной деятельности меня не пугала. В Англии в то время было мало 
людей, которые сколько-нибудь разбирались в этом деле, а я все же имел небольшой опыт в 
этой области. Беспокоило меня крайне поверхностное знакомство с методами пропаганды. 
Правда, мне приходилось сочинять листовки, но я понятия не имел о том, как они 
печатаются.
До сбора в Бьюли еще оставалось некоторое время, и я решил восполнить пробелы в 
своих знаниях. Я старался как можно чаще посещать Уоуберн-Эбби, где всегда вялый Липер 
председательствовал на заседаниях сотрудников «черной пропаганды» в управлении 
политической войны. (За четыре с лишним года Липер мало изменился. Я встретил его летом 
1945 года. Он апатично бил мух в английском посольстве в Афинах, когда Греция уже 
начинала бурлить.) Я с удивлением отметил, что Липер способен раздражаться. 
Поговаривали, что у него были частые стычки с доктором Дальтоном и что добрейший 
доктор не раз страдал от Липера. Это отчасти подтверждается и в мемуарах самого 
Дальтона.
Если новая Бейкер-стрит стала вотчиной дельцов банковского дела, большого бизнеса 
и юстиции, то Уоуберн осаждали работники рекламы. За пределами собственного убежища 
Липера это учреждение напоминало филиал рекламной фирмы. Были, конечно, исключения, 
такие, как Дик Кроссмен, Кон О'Нейл, Сефтон Делмер и Валентайн Уильямс, но 
большинство сотрудников, как мне казалось, имели именно тот опыт, в котором я больше 
всего нуждался.
Сначала они отнеслись ко мне несколько сдержанно. Как и во всех учреждениях, 
особенно новых, в Уоуберне остерегались посторонних людей. Вскоре, однако, убедившись 
в моей искренности и готовности принимать их советы, они изменили ко мне отношение. 
Очевидно, что тайные агенты в Европе будут заниматься пропагандой, хотим мы этого или 
нет. В этой ситуации мне представлялось разумным «просунуть ногу в дверь» Уоуберна — 
органа, ответственного за «черную пропаганду», в качестве полезного ему инструктора. 
После нескольких визитов я удостоился чести позавтракать с Липером. Присутствовавший 
на завтраке Валентайн Уильямс предложил подвезти меня в Лондон в служебном «роллс-
ройсе». Я хотел поболтать с ним хотя бы о Клабфуте (главное действующее лицо серии 
шпионских романов, написанных Валентайном Уильямсом. — Прим. авт.), однако после 
хорошего завтрака он всю дорогу проспал.
В то время я занимался также и другой, пожалуй более важной, областью моих 
исследований. Преподавать агентам методы пропаганды — дело хорошее, но не менее важно 
содержание пропаганды. Рано или поздно агенты начнут получать конкретные задания, и 
необходимо заранее подготовить их к характеру предстоящих действий. Все это требовало 
определенной политической обработки агентов, с тем чтобы они прибыли на место 
деятельности, имея хотя бы какое-то общее представление о планах английского 
правительства. В Уоуберне же получить ответы на такие вопросы нечего было и надеяться. 
Липер и его сотрудники сами жаловались на недостаточное политическое руководство из 
Лондона.
С этой целью я обратился к Хью Гейтскелу, которого немного знал еще до войны, 
когда мы обсуждали проблемы Австрии. В то время Гейтскел был главным личным 
секретарем у Дальтона, получал все сведения, что называется, из первых рук. Гейтскел 
поддерживал тесную связь с Глэдвином Джеббом, на которого Дальтон возложил 
ответственность за деятельность на Бейкер-стрит. Гейтскел обычно предлагал встретиться за 
обедом в дешевом ресторане недалеко от Беркли-сквер, и, как правило, мы обсуждали мои 
проблемы за сосисками с картофельным пюре. Иногда после обеда мы шли к Гейтскелу на 
работу и консультировались с Джеббом или даже с самим доктором. Последний всегда был 
готов нас принять и угостить виски с содовой. (Я уже хвастался тем, что распознал в 
Габбинсе человека большого масштаба. Справедливости ради должен признать, что в 
Гейтскеле я никогда не замечал способностей первоклассного лидера 
«переднескамеечников» (на передних скамьях в английском парламенте располагаются 
представители правящей партии. — Прим. авт.), которые выявились впоследствии.)
В целом результаты этих встреч меня разочаровали. У Дальтона были свои 
неприятности с министерством иностранных дел. Тогда, как и теперь, легко было говорить о 
точке зрения министерства, но на самом деле там уйма народу и немало разных точек 
зрения. Когда же принимались во внимание все возражения против того или иного курса 
действий, итог обычно не вызывал энтузиазма. Чаще оказывалось, что англичане просто 
хотят восстановления статус-кво, существовавшего до Гитлера: возврата к Европе, где будут 
спокойно господствовать Англия и Франция при помощи реакционных правительств, 
достаточно сильных, чтобы поддерживать порядок среди своих народов и служить 
«санитарным кордоном» против Советского Союза.